Зорге и другие. Японские тайны архивных дел - Александр Евгеньевич Куланов

Сегодня эта история выглядит полуфантастической ещё и потому, что Япония приложила невероятные, совершенно колоссальные усилия по рекультивации мировой исторической памяти. Представления о Японии как о стране, в которой де-факто правили военные и полиция, а моральная обстановка в обществе с каждым днём всё больше напоминала националистическую и милитаристскую истерику, ныне кажутся невероятными, но – так и было. Версия о сотрудничестве актрисы с полицией абсолютно точно соответствовала духу того времени, и Окада, кажется, не видела в ней совершенно ничего удивительного и странного. Формально зафиксированное следователем с «оперным» именем признание актрисы в том, что она согласилась «секретно сотрудничать в полиции», выглядит скорее попыткой придать понятную советскую форму общемировой полицейской практике и, конечно, первопричиной «сотрудничества» со «шпионом» Сугимото. Дальше фантазия Чайковского разгулялась в духе и стиле того времени и той обстановки: якобы именно домоуправ Мива и предложил Ёсико отправиться в СССР «в шпионских целях», да ещё и вместе с Сугимото. А тот, в свою очередь, должен был вместе с ней «заводить знакомства среди военных и ответственных работников и также японских коммунистов», готовиться к выполнению неких специальных заданий, а также «связаться с Сано и Хидзиката»171.

Сано Сэки – японский актёр и режиссёр, искавший себя в авангарде «левого», то есть социалистически ориентированного театра, ещё в 1926 году поставивший в Токио пьесу советского наркома просвещения Луначарского «Освобождённый Дон Кихот». В мае 1930 года он был арестован и выслан из Японии, после чего изучал режиссёрское искусство в США, Великобритании, Франции и, наконец, с 1931 года – в СССР. В Москве Сано женился на русской актрисе Галине Борисовой и начал работать у Станиславского и Мейерхольда со своим соотечественником Хидзиката Ёси. Последний – такой же идейный эмигрант и такой же фанатичный «левый» режиссёр, как и Сано. Им повезло – летом 1937 года они поняли (или узнали), что в Москве их считают «опасными японцами», и поспешили покинуть советскую столицу, чем, безусловно, спасли себя от гибели. Сугимото – возлюбленный Ёсико был очевидным продолжателем дела и устремлений Хидзиката и Сэки с той только разницей, что он бежал в Советский Союз в самое неудачное для этого время, какое только можно было себе представить. И прихватил с собой женщину, которой всё это было малоинтересно. Она лишь хотела быть с любимым, куда бы и зачем бы он ни направлялся.

Теперь эта женщина, не вполне понимая, что она говорит, подтверждала, что она сама шпионка, что Сугимото является агентом полиции, и их поездка организована при помощи всё того же домоуправа ЖК «Нономия». Мива – полицейский агент, по прошлому «признанию» Ёсико, волей советского следователя вдруг превратился в сотрудника японской военной разведки, который якобы свёл актрису с представителем японского Генерального штаба, «приказавшим» актрисе отправиться в Москву вместе с Сугимото на «связь» к Сано Сэки.

Естественно, следователи легко сопрягали это всё с «показаниями» самого Сугимото:

«Да, в компарию я вступил по заданию полиции в провокационных целях… я ехал в Москву в качестве помощника резидента, которым является Сано. <…>

Перед САНО были поставлены задачи диверсионной работы и подготовки террористического акта над СТАЛИНЫМ и руководителями Советского Правительства. <…> САНО совместно с ХИДЗИКАТА и МЕЙЕРХОЛЬДОМ ведут подготовку террористического акта над СТАЛИНЫМ при посещении им театра. <…>

Для предназначавшейся ей работы ОКАДА достаточно подготовлена, так как в Японии она работала специально среди иностранцев по заданиям отдела Главной полиции, выявляя лиц, подозреваемых в шпионаже и противогосударственной деятельности»172.

Сугимото, очевидно, по предложению следователей, и сам «выявил» подобных лиц из числа своих токийских знакомых. Среди них были советские военные разведчики Владимир и Елена Константиновы, уже расстрелянный к тому времени разведчик-японист Андрей Лейферт, художница-эмигрантка Варвара Бубнова и даже Александр Вановский:

«В то же время я изучал русский язык с русским белогвардейцем ВАНОВСКИМ – преподавателем в ун-те Васэда, он жил в квартале Сугинами на улице КОЕНДЗИ. Вановский… имел связь с полицией, он всегда хвалил Каутского»173.

Любопытная и печальная деталь, характеризующая то время: о пропаже Ёсико и Рёкити японская пресса, разумеется, сообщила на следующий же день. Японцы, живущие за границей, продолжали читать свои газеты, были в курсе событий (насколько сами газеты были в курсе их). Вскоре после инцидента на Сахалине в Москву конспиративным путём было доставлено письмо из США от неизвестного японца, который обращался к официальному представителю Компартии Японии при Коминтерне (то есть фактически главе японских коммунистов) Ямамото (Танака) Кэндзо.

«Вопрос о Сугимото и Окада

В начале этого года газеты шумно обсуждали вопрос об эмиграции Сугимото и Окада в Советский Союз. Несомненно, Сугимото и Окада совершенно сознательно отправились в СССР. Как бы ни относиться к их поступку, положительно или отрицательно, среди японской интеллигенции и деятелей культуры беспокойство об их судьбе очень велико. Возможно, “роман” Сугимото и Окада заслуживает порицания, но в целом они оба вызывают глубокую симпатию. Деятельность Сугимото в театре была честной и прогрессивной, его влияние на рабоче-крестьянское культурное движение – весьма ощутимым, а его статьи вызывали серьёзный отклик среди рабочих и крестьян. Хотя он вышел из тюрьмы, совершив “поворот” (тэнко) под влиянием событий в партии, в дальнейшем, в обстановке реакции, он честно работал и в театре “Синкё”, и в журнале “Театро”.

Что касается Ёсико Окада, то она, весьма несчастная в личной жизни, отличалась серьёзным отношением к искусству и старалась в своём развитии перейти от старой драматургии к новой. Сугимото мог быть хорошим учителем для Окада, и симпатии к ним среди культурной интеллигенции очень глубоки.

Жёлтая журналистика демагогически распространяет слухи, что Сугимото и Окада уже погибли от рук ГПУ, “замучены красными дьяволами”. Мы намерены начать кампанию в защиту Сугимото и Окада вместе с японцами, живущими в США, и предполагаем прямо обратиться к Стране Советов, чтобы спасти их. Если Сугимото и Окада освобождены, вне подозрений и работают в советских театрах, тогда всё благополучно. Но если они всё ещё находятся в заключении, надо просить об их скорейшем освобождении. Этого хотят честные рабочие и интеллигенты в Японии. Если они будут спасены, это вызовет прилив радостных просоветских чувств среди японских интеллигентов, которые сохраняют доброе отношение к СССР и в буре фашистской пропаганды. Мы не знаем, как обратиться к Советскому Союзу непосредственно, и не располагаем необходимой свободой для этого, а потому решили опереться на товарищей в Америке»174.

Японские коммунисты в Америке верили, что могут помочь Сугимото и Окада, если им вообще нужна помощь, и просили содействия в этом своего товарища по партии. Они не знали, что Ямамото не получил этого письма и даже не знал о побеге артистов, потому что сам со 2 ноября 1937 года находился под следствием по стандартному обвинению в шпионаже,