Зорге и другие. Японские тайны архивных дел - Александр Евгеньевич Куланов

Шпионка?

Дальнейшая история их пребывания в СССР до вынесения приговора известна и неоднократно описана. Сугимото и Окада были задержаны пограничниками и переданы по принадлежности территориальным органам НКВД (погранвойска входили в состав НКВД, а потому встречающаяся в некоторых работах формулировка «пограничники их задержали, а НКВД попросту арестовал»162 бессмысленна). Разбираться даже с именами пограничники не стали, но цель перехода границы выяснили сразу после задержания. В случае с Ёсико это было сформулировано следующим образом: «Муж-коммунист, боясь репрессий, решил перейти на сторону СССР. <…> …у меня с мужем есть в СССР общие знакомые Хидзиката Иоси, барон из Японии, выслан 6 лет тому назад, выехал в Москву… Сано-Секи профессор русского языка, знает из газет, что он проживает в СССР»163.

Подготовили необходимые для ареста документы и отправили сначала в старую каторжную тюрьму в городке Александровске.

«1938 года, января 7 дня.

Я, пом[ощник]. Н[ачальника]О[тряда] 1 Сахалинского погранотряда НКВД – ст. лейтенант ЕРЁМИН, рассмотрев материал на ИСОИДА ИОСИМАЗА, он же СУДЕМОТО Риосити, 1907 года рождения, ур. г. Токио, Япония, сына профессора, японца, подданного Японии, б/парт., состоявшего в Компартии Японии с 1931-33 года, женатого, имеющего высшее образование, владеющего русским языком, и его жену ОКАДА Иосико, 1913 г. рождения, ур. г. Токио, дочь журналиста, б/парт., японку, подданную Японии, с высшим образованием, художницу, по профессии киноартистку, перешедших границу со стороны Японии в СССР 3 января т. г. на участке заставы Хандаса и принимая во внимание, что ими совершено преступление, предусмотренное 84 ст. УК,

ПОСТАНОВИЛ:

Меру пресечения обоим избрать – содержание под стражей при Александровской тюрьме»164.

Сугимото и Окада сразу же разделили, что нанесло серьёзный удар по Ёсико – она не говорила по-русски, за исключением слов «уборная», «спасибо» и «до свидания»,165 и, оставшись без Рёкити, которого она так больше никогда и не увидела, растерялась. Она ничего не скрывала, но и сказать ничего толком не могла. Не только из-за трудностей перевода, но прежде всего потому, что ответить на вопрос «что заставило вас перейти границу?», кроме как: «С одной стороны, любовь к Иосида, с другой, переворот театрального искусства Японии в сторону фашизма»166, – ей было нечего.

Несчастливый возлюбленный под пытками «признался», что таким экзотическим способом «шёл на связь» к «японским шпионам» Сано, Хидзиката (которых, повторимся, к тому времени в Советском Союзе уже не было, и японская разведка, будь Сугимото её агентом, должна была бы об этом знать) и к самому Мейерхольду.

11 февраля, через месяц с небольшим после перехода границы, Ёсико дала именно те показания, которых от неё добивались:

«Я признаю, что перешла границу в целях шпионажа… ИОШИДА ИОШИМАСА так же, как и я, является агентом японского Генерального штаба. Мы оба направлены в СССР для шпионской работы под видом политических эмигрантов.

Находясь в Японии, я была агентом иностранного отдела Главной полиции»167.

Актриса даже помогла следователю определиться с причиной вербовки, назвала точную дату и обстоятельства: «24 декабря 1937 г. возвратившись в г. Токио в гостиницу с постановки в театре, пошла разыскивать хозяина гостиницы дабы расплатиться за номер»168.

Всё это было сказано на самом первом, предварительном этапе следствия, когда японцев сначала отправили с границы в Александровск, а затем с Сахалина на материк, в Хабаровск. Оттуда этапом в марте 1938 года они попали в Москву, в руки специалистов, занимавшихся настоящим японским шпионажем – в отличие от основной массы чекистов 3-го отдела ГУГБ, осенью и зимой 1937/38 года работавших по исполнению печально известного ныне приказа НКВД № 00593 «О харбинцах».

Подписанный наркомом Ежовым, этот приказ и прилагавшееся к нему «Закрытое письмо о террористической, диверсионной и шпионской деятельности японской агентуры из харбинцев», как называли всех соотечественников, репатриированных из «столицы Русского Китая» после продажи в 1935 году Китайско-Восточной железной дороги японцам, устанавливал, что 25 тысяч человек, «взятых на учёт» НКВД, «в большинстве своём являются агентурой японской разведки». Почти все они были арестованы, а более 20 тысяч человек – расстреляны. Разумеется, никакого законного следственного процесса в таком случае и быть не могло – у людей в бешеном темпе пытками выбивали признания на них самих, членов их семей, родственников, знакомых, просто случайных «фигурантов» других дел, невзирая на их значимые заслуги в прошлом и настоящем169.

При этом контрразведывательную работу против настоящих японских разведчиков, работавших под крышами официально аккредитованных в СССР дипломатических и иных учреждений, никто не отменял. Важнейшее действующее лицо в операциях против японской разведки – старший лейтенант Госбезопасности Роман Николаевич Ким был арестован ещё 2 апреля 1937 года и в течение двух лет находился под арестом в Лефортовской, а затем во Внутренней тюрьме НКВД без предъявления ему обвинения. Делом Окада занялись трое его коллег из 7-го (Японского) отделения 3-го отдела ГУГБ НКВД СССР: заместитель начальника отделения младший лейтенант Госбезопасности Герман Маркович Чайковский (с 25 июля 1938-го – лейтенант) и переводчик отделения Николай Георгиевич Князев. Позже к ним присоединился выпускник Московского института востоковедения лейтенант Госбезопасности Александр Александрович Гузовский, 21 мая 1938 года ставший старшим лейтенантом, а в марте 1939-го возглавивший всю работу Японского отдела.

Изменилась ли судьба Окада оттого, что её допрашивали люди, скорее всего, прекрасно понимающие, что имеют дело не со шпионкой, а заблудившейся в самой себе женщиной, к тому же актрисой, совершенно не понимающей, куда, когда и зачем она попала? На этот вопрос нет точного ответа. Наверняка известно только одно: ей, как Киму, Зарубину, Константинову, Клетному и Конраду, невероятно повезло, что её не расстреляли сразу.

Судя по опубликованным материалам, раскрывающим хронологию и суть следствия по делу Окада Ёсико, профессионализм следственной группы выразился только в том, что ей предлагали действительно убедительные версии её «падения в силки мирового шпионажа», развивая, например, тему её вербовки в Токио на основе материальных соображений и её актёрских амбиций. Следователи предложили ей признаться: управляющий расположенного прямо перед императорским дворцом престижного жилого комплекса «Нономия» в токийском районе Кудансита, где жила Ёсико, обратил внимание актрисы на то, что в этом районе немало «опасных» иностранцев. (Надо заметить, что иностранцы и сегодня многими японцами априори воспринимаются как опасные, а уж в середине 1930-х годов…) Управляющий по фамилии Мива представился при этом агентом полиции (что вполне могло быть правдой, как и в советских реалиях тех лет). Он предложил Ёсико помогать ему выявлять подозрительных иностранцев и японцев – носителей коммунистической идеологии (компартия в Японии была запрещена). Взамен – лучшая из имеющихся квартир, арендная плата со скидкой и обязательство домоуправа распространять среди жильцов дома 200–300 билетов в месяц на спектакли с участием Ёсико170. Хорошо ещё, что не добавили: