Мастер серийного самосочинения Андрей Белый - Маша Левина-Паркер

которых описывает ту же атмосферу рубежа веков, Белый выделяет Блока как истинного выразителя духа и сущности времени, подчеркивая его чуткий слух и ясность видения. Белый утверждает:

А. А. видел трезво в те годы: вопросы, встающие в нас, все вращаются около рокового вопроса: быть или вовсе не быть новой фазе в развитии человеческих отношений и в восприятии мира; свалиться иль не свалиться в канаву гниющего позитивизма[449].

В первой части «Воспоминаний о Блоке» Белый обосновывает авторитет Блока, его духовное старшинство и утверждает его первенство в воплощении общих им обоим устремлений. В других случаях Белый в сходных терминах характеризует собственный юношеский символизм рубежа веков. Вот заявление о себе начала века из «Почему я стал символистом…»:

<…> «Теургия» <…> – символический ток высокого напряжения, преобразующий действительность, коллективы и «я»; преображение это выглядит концом мира для противящихся процессу преображения; конец мира – революционный шаг <…>.

<…>

Я волил в представлениях о религиозной общине преодоление духовно-революционное всех традиций представления, понятий общества, личности, искусства, банального индивидуализма в творимую новую культуру <…> такая религия – с усилием вынашиваемый мной, юношей еще, мой символизм <…>[450].

Следующая цитата – характеристика Блока-символиста начала века, из «Воспоминаний о Блоке»:

Он – поэт-символист, теоретик-практик, понявший конкретно зарю Соловьева, зарю наступления новой эпохи; он понял: заря есть сечение небом земных испарений; и – стало быть: понял – конкретное «да» той зари в переплавлении слоев жизни до разложенья телесности на «мозги и составы» <…> до облеченья себя новым телом культуры иль ризы Ее, уподобляемой эфирному току, пресуществляющему отношения человеческие в «Das Unbeschreibliche»[451].

В обоих отрывках выражено одно миросозерцание, особая версия эсхатологического ожидания преображения, в которой мистическое разрешение истории концом мира снимается другим решением – своеобразной культурной сублимацией: преображением профанной жизни в новой культуре. Если в «Почему я стал символистом…» это миросозерцание представлено как вынашиваемая юным Андреем Белым особая разновидность символизма, то в «Воспоминаниях о Блоке» оно предстает как постижение Блока:

А. А. Блок в первой книге стихов – заостритель огромного импульса, подходящий к нему несравненно решительней Владимира Соловьева.

Уже для А. А. выявление Ее облика есть не мистический акт, а культурное деланье <…>[452].

В книге «На рубеже двух столетий», наоборот, Блок обвиняется во внесении излишней мистики в тему зари, да и совпадение заревой идеологии Блока и заревой идеологии Белого объявляется случайным:

<…> первый год столетия был год моего совершеннолетия, личных удач <…> написания «Симфонии», рождения к жизни «Андрея Белого» и так далее.

Понятно, что он открывает «зори»; если же и для Блока, Метнера, С. М. Соловьева моя «заря» совпала с их «зорями», это – факт их биографий, не «мистика» <…>. Не моя вина, если Александр Блок в 1901 году внес в слово «заря» излишнюю «мистику», так что и наш разговор о том, как размежевать «Зарю» его и «Прекрасную Даму» его, длился два года, плодя рой бессмыслия от его нечеткости выражений[453].

Если в поздних мемуарах образ протагониста, Андрея Белого, создается по принципу негативного его противоположения образу Блока, то в «Воспоминаниях о Блоке» образ Белого строится по принципу монтажного единства, в которое образ Блока входит как неотъемлемая конструктивная часть.

Динамический образ протагониста в «Воспоминаниях о Блоке» складывается в постоянном взаимодействии с образом Блока, и создается впечатление, что он складывается из серии отражений Белого в постоянно устремленном на него – в соответствии с художественным императивом текста – взгляде Блока. Такая зависимость многосоставного ego протагониста от блоковского взгляда проявляется не только в постоянном самоопределении Белого по отношению к Блоку, но и в тенденции его частичного самоотождествления с Блоком – как источником взгляда и, следовательно, источником самосознания протагониста.

Прямые рассуждения Белого в «Воспоминаниях о Блоке» на тему взгляда и зрения подкрепляют это впечатление, производимое сложной структурой образа: «Да, да: зрение есть созревание; “зрак” есть “зерно”; – созревание – зрение с кем-нибудь вместе; созреет лишь тот, чьи глаза отвечают глазам»[454]. Глаза Белого постоянно отвечают глазам Блока: во многом этим определяется динамика «созревания», или становления, характера Белого в тексте. Условное присутствие Блока в жизни Белого постоянно, несмотря на долгие периоды разлуки между ними. Представляется, что во многом определяя внутренний «состав» Белого, Блок тем самым входит в само его существо. Поэтому он всегда присутствует там, где в тот или иной момент находится Белый.

Постоянным присутствием Блока в своей жизни Белый объясняет особенности своих воспоминаний. Многое в его жизни, внешне не имеющее отношения к Блоку, определялось внутренней зависимостью от него, его постоянным самоощущением себя в качестве не суверенного действователя, а составной части системы «Белый–Блок». Согласно «Воспоминаниям о Блоке», это сказывалось в постоянной ориентированности Белого на Блока, как бы соучаствовавшего во всех действиях Белого и в развитии его характера:

<…> были годы, когда мы не виделись <…> но – не было дня, чтобы где-то не вспоминал о нем, возвращался к произнесенным меж нами словам, возвращался к строчкам, стараясь в них, через них понять Блока, завешенного мглою дней, мглою лиц; воспоминания о Блоке связалися с личными думами, с несомненными кривотолками, возникающими во мне; Блок был, быть может, мне самой яркой фигурою времени; увлечения, устремления к людям, с которыми Блок очень часто и не был знаком, обусловливались фазою моего отношения к Блоку <…>[455].

Причина такого построения видится в том, что вариации Я Белого в «Воспоминаниях о Блоке» нуждаются для самоконструирования в присутствии Блока и в соприкосновении с ним.

Блок – привилегированный квазиотец

Братство их подано как неизменная иерархия «старшего» и «младшего»: Белый, ровесник Блока, осознает себя младшим в тандеме. Образ Белого развивается по ходу действия, и его развитие и самопознание осуществляется в процессе постоянной оглядки Белого на «старшего брата» Блока, в реакциях Белого на действительные или воображаемые проявления Блока по отношению к «младшему брату». Белый не раз в этом контексте обращается к описанию взгляда Блока:

<…> вот слово, которое характеризует его: очень-очень внимательный взгляд, но не пристальный; в пристальном взоре внимания нет; не морален взор, пристально устремленный; З. Н. [Гиппиус] – та, бывало, приставит лорнетку к глазам, и – осматривает: не внимательным, пристальным, колючим взором, впиваясь не в целое – в черточку. Александр Александрович все оглядывал очень-очень внимательным взором; он, да, – видел целое, а не черточки целого, как З. Н.[456]

Взгляд Блока имеет существенную функцию – отражения и одновременно создания образа Белого. Поэтому и утверждается эмфатически то, что внимателен взгляд, и то, что схватывает он целое, а не отдельные черточки. Заметим, что Белый в своем описании обнажает эту функцию, подчеркивая со-творческую, со-авторскую роль блоковского взгляда в формировании Я Андрея Белого: «В этом взоре – участие, не любопытство, а со-участие с тем, к чему он обращался; бывало, все-все он заметит <…>»[457]. В одном смысловом ряду с этим – утверждение Белого о всезнании «старшего брата» по отношению к «младшему»:

<…> улыбнулся А. А. И опять отдавалось мне:

– И не надо рассказывать!

– Знаю: все знаю…

<…>

И я – улыбаясь в ответ на улыбку, приоткрывавшую мне, что он – «знает, все знает» <…>[458].

Мотив братства, старшинства и всеведения Блока возникает вместе с возникновением их отношений, он окрашивает уже первые их встречи:

<…> помню себя я с ободранной кожей; помню: А. А., тихо взяв меня под руку, успокоительными словами сумел отходить; с того времени: в дни, когда что-либо огорчало меня, я являлся к А. А.; я усаживался в удобное кресло