Ремарк. «Как будто всё в последний раз» - фон Штернбург Вильгельм

Оставляя чуть в стороне частные судьбы Эрнста Бирк-хольца и его товарищей, Ремарк рисует реальные, исторически достоверные сцены из жизни страны в первые послевоенные годы. В том числе демонстрации рабочих, которых не устраивает ни ход революции, ни их материальное положение. И тогда Ремарк покидает позицию нейтрального рассказчика: «Мы невольно шагаем в ногу. Но это не просто шаг солдатских колонн. Земля гудит, и молнией вспыхивает над марширующими рядами безумная, захватывающая дыхание Надежда, как будто путь этот ведет прямо в Царство свободы и справедливости».

Участники войны снова на школьной скамье. Чиновникам от образования пришлось пойти на уступки и удовлетворить их требования относительно сроков обучения и экзаменов. Это, конечно же, успех, но Эрнст Биркхольц думает о нем не без разочарования. И в душевном состоянии простого семинариста отражается вся противоречивость перемен, произошедших в Германии после окончания войны. «Нелегко было всего этого добиться, хотя у нас и революция. Ибо весь этот переворот лишь легкая рябь на поверхности воды. Вглубь он не проникает». Георг Рахе дает ситуации в стране еще более резкую оценку: «Ах эта революция! Ее делали держа руки по швам, ее делали секретари различных партий, которые успели уже испугаться своей собственной храбрости. Ты только посмотри, как они вцепились друг другу в волосы, все эти социал-демократы, независимые, спартаковцы, коммунисты. Тем временем кое-кто под шумок снимает головы тем действительно ценным людям, которых у них, может быть, всего-то раз, два и обчелся, а они и не замечают ничего».

Левый социал-демократ Курт Эйснер, возглавляющий правительство Баварии, коммунисты Роза Люксембург и Карл Либкнехт, министр иностранных дел Вальтер Ратенау и центристский политик Маттиас Эрцбергер... Правые устраняют своих противников, не гнушаясь никакими средствами. Молодая республика стала ареной гражданской войны, и Ремарк прекрасно понимал, кто и от чьей руки погибал в этой ожесточенной борьбе. Нерешительная позиция социал-демократов, поначалу державших власть в своих руках, но после сделки Эберта с верхушкой рейхсвера и чиновничества слишком легко расставшихся с нею, их нежелание разоблачать ложь о войне, категорическое неприятие революции, по крайней мере со стороны правого крыла партии, трактуются им исторически точно. При этом Ремарк не ограничивается интерпретацией — он еще и обвиняет.

И отлично видит, с каким отнюдь не безобидным высокомерием германские консерваторы относятся к социал-демократу и первому лицу в государстве: «Вы только представьте себе, господа, — шорник! Шорник и вдруг — президент республики! Вы только вообразите себе картину: парадный прием во дворце, и шорник дает аудиенции! Умора!»

И вот он уже развертывает перед читателем картину грядущих дней: «Мы люди конченые, а жизнь идет вперед, словно войны и не было. Пройдет немного времени, и наша смена на школьных скамьях будет жадно, с горящими глазами, слушать рассказы о войне, мальчики будут рваться прочь от школьной скуки и жалеть, что они не были участниками героических подвигов. Уже сейчас они бегут в добровольческие отряды; молокососы, которым едва исполнилось семнадцать лет, совершают политические убийства».

Есть в романе и фигура, которая вскоре станет олицетворять столь мерзкого немца, что мир, узнающий о массовом уничтожении людей в фашистских концлагерях и о тактике «выжженной земли», которую применял вермахт, будет взирать на него с ужасом. Это Бруно Мюкенхаупт, «лучший снайпер батальона», который никогда не давал промаха и хранит теперь свой список попаданий в самом почетном месте своей сверкающей чистотой квартиры. Эрнст Биркхольц видит его играющим со светло-русой дочкой и покуривающим фарфоровую трубку, на которой изображен солдат, стреляющий с колена в обрамлении из двустишия: «Навостри глаз, набей руку и отдай отечеству свою науку!»

«Лето для меня было, конечно, самым благоприятным сезоном — темнеет поздно, — рассказывает он своему товарищу, не скрывая самодовольства. — Вот, гляди-ка сюда. Июнь. 18-го — четыре попадания в голову; 19-го — три; 20-го — одно; 21-го — два; 22-го — одно; 23-го — цели не было. Почуяли кое-что, собаки, и стали осторожны. Но зато вот здесь, погляди: 26-го, они там сменились, новенькие о Бруно не имели понятия и — девять попаданий в голову! А, что скажешь?» Сегодня, когда пушки молчат, на все это нельзя не смотреть по-иному, говорит Эрнст, и тогда Бруно вскипает от возмущения: «Уж не стал ли ты большевиком? Да ведь это был наш долг, мы выполняли приказ!» На «долг» и «приказ» будут вскоре ссылаться генералы Гитлера, призывая солдат вермахта к уничтожению «евреев и славян». На «долг» и «приказ» будут ссылаться судьи Третьего рейха, вынося свои кровавые приговоры. На «долг» и «приказ» будут ссылаться нацистские врачи, проводя на узниках концлагерей свои «научные» опыты. На «долг» и «приказ» будут ссылаться чиновники имперских железных дорог, составляя планы доставки евреев в Освенцим. «Проводив меня, Бруно, наверное, опять играет со своей дочкой. Потом жена позовет их ужинать. Потом он пойдет пить пиво. В воскресенье совершит семейную прогулку. Он добропорядочный муж, хороший отец, уважаемый бюргер. Ничего не возразишь...» В 1930 году Ремарк рисует портрет убийцы, с которым мы будем раз за разом встречаться, читая репортажи и книги о палачах Третьего рейха.

Итак, политическая заряженность романа очевидна. Писатель Эрих Мария Ремарк, оклеветанный, атакуемый, как никакой другой мастер слова вовлеченный в ожесточенные вербальные битвы, занимает в эти, последние, годы существования республики недвусмысленную позицию. Он не принимает сторону ни одной из партий, он отстаивает право художника говорить правду. Ситуация в стране обостряется, на экраны выходит фильм «На Западном фронте без перемен», и полемика вокруг одноименной книги разгорается с новой силой. Роман «Возвращение» свидетельствует на этом фоне о мужестве его создателя.

Фрагментарность стиля, характерная для романа-предшественника, сохранена лишь отчасти. Нет ни плотности изложения, ни кажущейся отстраненности рассказчика. Герои же стали объемнее, фабула — богаче и просторнее, фронтовая монотония, определявшая жизнь Пауля Боймера на войне, уступила место полифонии событий в неспокойные мирные времена. Почему для публикации романа в «Фоссише цайтунг» Ремарк придал ему пессимистический конец — Георг Рахе уходит из жизни, выстрелив в себя из револьвера, — а для издания его отдельной книгой переписал финальные сцены, остается загадкой. Возможно, причиной тому атаки критиков из националистического лагеря, обвиняющих его в пораженчестве и отрицании жизни. Для него, во всяком случае, эта корректировка имеет принципиальное значение. Перестановок, вычеркиваний и дополнений он требует не только от издательства. Переводчики, работающие над газетным текстом, получают от него сообщение о том, что он скорее пойдет на разрыв зарубежных договоров, чем откажется от его переработки.

Однако поводом к такому шагу могли послужить и изменения в общегерманской политической ситуации. Работа над рукописью была в основном закончена в сентябре 1930-го, а 14-го числа того же месяца национал-социалисты одержали безоговорочную победу на выборах. К концу года в стране уже 4,4 миллиона безработных. Число фирм, объявляющих о банкротстве, достигает рекордных высот. Америка отзывает свои краткосрочные кредиты. Банкам и сберкассам все труднее поддерживать свою ликвидность. 11 мая 1931 года лопнет «Австрийский кредитный банк» и потянет за собой один из четырех крупнейших немецких банков — «Дармштадтский и Национальный банк», вызывая фатальную цепную реакцию. Правительство Брюнинга начинает проводить политику жесткой экономии, которая ведет к обострению классовых противоречий, к обнищанию рабочих и мелких предпринимателей. Дебаты в рейхстаге и уличные бои приобретают все большую остроту. Заканчивая первый вариант романа на грустной ноте, Ремарк, возможно, не хотел подливать масла в огонь. Заключительные сцены в обновленном виде должны вселить в читателя надежду и бодрость духа: страну можно спасти от тех, кто намерен ее погубить, если за дело возьмутся истинные и энергичные демократы.