Стать Теодором. От ребенка войны до профессора-визионера - Теодор Шанин

удалось нас уговорить. Потом, когда наши цепи уходили в ночь, Павел стоял как немой укор у входа в палатку и смотрел нам вслед. Он очень опустился, не брился, не мылся, ни с кем не говорил.

* * *

Но это не конец рассказа, а его стоит досказать. Война кончилась, и мы разъехались по городам и весям. Павел исчез куда-то.

Уже в мирное время, годом позже, забастовал профсоюз моряков Израиля — единственный независимый тогда левый профсоюз в конфедерации Истадрут. Правительство решило разогнать «бунтовщиков», переломив их упорство, и послало против них полицейские части (среди которых с британских времен было немало арабов и друзов, еще не говоривших на иврите и не понимавших, из‑за чего происходит забастовка). Моряки оккупировали свои корабли, отказываясь сойти на берег. Телевидение показало, как полицейские силой стаскивают бастующих с кораблей. Прозвучал призыв к бывшим членам Пальмаха провести демонстрацию в защиту моряков, многие из которых были в свое время в Пал-Яме — нашем морском спецназе.

Правительственные решения, связанные с этим делом, оказались крайне непопулярны также среди членов правительственной Мапай. На собрании Мапай, проводимом для «объяснения происходящего», произошла драка. Туда явились и мы — члены Молодой гвардии партии Мапам, о которой расскажу далее. Нас атаковали охранники Мапай, и им в помощь прибыла полиция. Взят под стражу был и я с товарищами. Среди тех, кто нас арестовывал, я распознал Павла в новом сержантском мундире полиции, на котором красовался знак Пальмаха. Увидев меня, он отпрянул, словно обжегся, и удрал в коридоры полицейского отделения. Вслед ему я бросил: «Жулик! Ты бы снял знак Пальмаха».

Фронтовые будни: рывки и выборы

В период после первой «передышки» 1949 года характер войны изменился. Опасность поражения или даже уничтожения государства Израиль сошла на нет. Накал боев ослабел. Наш шестой батальон перебросили на Южный Египетский фронт в Удж-Эль-Хафир (Ницана). Далее нас перебросили снова, и мы оказались лицом к лицу с иракской армией, в месте, где во II веке до нашей эры начиналось восстание Маккавеев. Бои затихали, и становилось ясно, что идут негласные переговоры о прекращении войны.

После «передышки» военные действия происходили рывками: перемирие — возобновление боев — захват новых территорий израильской армией — опять перемирие. Движение вперед происходило иногда даже без военных столкновений. Израильская армия заняла южную часть пустыни Негев и вышла на берег Красного моря, к сегодняшнему Эйлату, без единого выстрела. Происходила серия «окончательных» перемирий, и устанавливались новые границы Израиля, которые и впрямь оставались неизменными еще около 20 лет. К Израилю перешла часть территории, установленной ООН в 1948 году как арабская и включавшая Западную Галилею, где осталась на месте бо́льшая часть арабского населения. Главным оказалось то, что в дни перемирия изменялось соотношение сил в происходящей войне, и это было осознано обеими сторонами конфликта. К этому времени израильская армия явно переросла силы противника.

Летом 1949 года произошел последний «рывок» — бой, который не состоялся. На типичном для Пальмаха собрании взводов — что всегда происходило перед серьезным сражением — мы услышали, что целью следующего удара будет недоброй памяти Гуш-Эцион, который запомнился со времен наших поражений в первые дни войны. Мы приняли это как хорошую новость: атака представлялась нам расплатой за поражения прошлого, в особенности за бой при Кфар-э-Ционе, из которого не вернулся живым никто из наших и в котором погиб зам. командира нашего батальона. К этой атаке бригада готовилась очень серьезно на всех уровнях — от взводов до руководства бригад. Мы обсудили план и распорядки предстоящего боя. По этому плану я оказался в ведущем взводе ведущего батальона ведущей бригады. Это был, конечно, прямой билет в список пострадавших, но я помню, как мы радовались порученной нам задаче. Уже на полшага от прыжка в атаку мы получили сообщение, что операция отменяется. Политики Израиля и Иордании договорились. Это был конец войны 1948–1949 годов.

Со временем мы узнали, что иорданский король Абдалла I, формально главнокомандующий арабской армией вторжения, решил к этому времени, что в создавшихся условиях ему предпочтительно договориться с Израилем о разделе Палестины. Как «куш» он взял себе города Самария и Рамалла, а также район Хеврона. Вскоре эти территории были просто присоединены к его королевству. Регион Газа удерживался Египтом. Город Иерусалим оставался разделенным. Египетские и иракские войска уходили из Палестины. Не нашлось никакой территории для государства палестинцев, создание которого было формальной причиной войны, начавшейся в 1948 году[19].

Фронтовая жизнь запомнилась мне как хорошее время: свист пуль меня не очень пугал, товарищи по оружию мне нравились, и у меня было спокойно на душе. Со времен виленского детства это был первый период, когда мне было так хорошо. В те дни фронт давал чувство уверенности в том, что жизнь складывается правильно и что ты избрал в ней собственный путь. Израиль мне продолжал нравиться, в особенности неформальностью человеческих отношений. Это не была, конечно, просто страна собратьев и энтузиастов, но таких было достаточно, чтобы давать чувство, что я не одинок. В Советском Союзе, в Польше и во Франции у меня было ощущение, что я «не в своей стране». Израиль виделся как «мой», и приближался конец войны за него.

Слухи

Война подходила к концу, и мои мысли, как и разговоры моих товарищей, разворачивались к послевоенным планам. Курсировали разные слухи, и, что казалось тогда особо странным, некоторые из них были явно враждебны Пальмаху. Говорилось даже о намерении его распустить. Объяснение этого звучало странно: согласно слухам, причиной такого решения было бы то, что после разгона Эцеля и Лехи для полного объединения вооруженных сил нужно было отменить Пальмах. Это казалось мне невозможным — отряды Пальмаха четко выполняли приказы правительства. Притом он был важной частью военной и мирной жизни Израиля, уходя корнями в традицию национальных героев — таких, как Трумпельдор, — которая была близка представителям самых разных политических взглядов.

Чехарда периодов 1949 года, в которых мы воевали с «передышками», продолжалась еще некоторое время. Для нас это значило учащающиеся случаи, когда часть из нас отпускали на короткую побывку домой, что для меня значило — к моей кузине Ольге в Тель-Авив. В этих случаях я встречался с некоторыми родственниками и знакомыми семьи или гулял по городу. Однажды был в гостях у друзей моей кузины. Меня пригласили ее соседи и поили чаем. Типичная интеллигентская семья: старшая дочь — девушка немногим старше меня, а около нее ее молодой человек. В хаки. Но в таком мундире, которого