Никколо Макиавелли. Стяжать власть, не стяжать славу - Габриэль Педулла

приводит бесчисленные исторические примеры, выражая надежду на то, что синтез возможен, если государство, проникнутое моралью, признает насилие, обман и измену только как исключения из высших принципов, которые необходимо сохранять настолько, насколько это возможно.

Именно из-за той роли, которую «Государь» сыграл в теории государства Гегеля (и его последователей, например Генриха фон Трейчке, правого историка-националиста и близкого соратника Бисмарка), немецким ученым, которым была интересна новейшая история их страны, пришлось примириться с Макиавелли. Неудивительно, что в те же годы это противостояние особенно обострилось и в Италии, где идеализм Гегеля – если не считать Германии – принес свои самые оригинальные плоды. Суждения выносились на фоне повседневной политической борьбы, начавшейся прежде всего после Похода на Рим[52]. Уже в эссе «Прелюдия к Макиавелли», сочиненном в апреле 1924 года, Бенито Муссолини притязал на наследие великого флорентийца и утверждал абсолютный примат государства над гражданами, оперируя гегелевскими тезисами в их карикатурном виде. Так же поступил историк и фашистский министр Франческо Эрколе в своем сборнике эссе, на основе которого впоследствии была написана книга «Политика Макиавелли» (La politica di Machiavelli, 1926). С этой точки зрения Макиавелли в самом скором времени был превращен в опору фашистского проекта, отменяющего права личности, прописанные в либеральной конституции 1848 года, а также систему сдержек и противовесов, существовавшую в парламентском строе. «Все в государстве, ничего вне государства, ничего против государства», – провозгласит Муссолини в третью годовщину Похода на Рим. Однако тезис об отделении политики от этики, к которому вновь вернулся Бенедетто Кроче, издав в июле 1924 года работу «Макиавелли и Вико: политика и этика» (Machiavelli e Vico. La politica e l’etica), как раз и позволял – в противовес идее, согласно которой этика должна была подчиниться политике, – выступить против режима во имя либеральных прав и свобод и сохранить пространство для автономии личности вне фашистского тоталитарного «этического государства». И Кроче был не одинок в борьбе: еще в июне того же года в острую конфронтацию с Муссолини вступил другой антифашист, молодой радикал Пьеро Гобетти. (Он не доживет и до двадцати пяти – в 1926 году его убьют чернорубашечники.) Гобетти заявил, что Макиавелли мыслил не только о всемогущем государстве, но и о народном правлении, а в «Рассуждениях» даже восхвалял социальные конфликты как необходимый источник силы республики.

Одобрение со стороны Муссолини оказало огромное влияние на имидж и репутацию Макиавелли в последующие годы, и вскоре среди европейских интеллектуалов стало обычным делом читать «Государя», чтобы понять, что такое фашизм, или получить некий особый ключ к помыслам дуче. Так, когда в 1927 году в газетах всего мира отмечалось 400-летие со дня смерти Макиавелли, даже за пределами Италии писатели и журналисты не могли обойтись без упоминания Муссолини (например, великий поэт Томас Стернз Элиот сделал это в публикации на страницах журнала Times Literary Supplement). Однако сторонники тоталитарных режимов далеко не всегда восторгались Макиавелли. Ведущий фашистский интеллектуал Джованни Джентиле, который занимал самые разные должности в правительстве и был, помимо прочего, министром народного образования в 1922–1924 годах и соавтором Муссолини по энциклопедической статье «Фашизм», оценил «Государя» не так высоко, поскольку, по его мнению, Макиавелли не смог в полной мере осознать моральную ценность государства и выйти за рамки индивидуалистического подхода к политике. Поэтому на конференции, проведенной в октябре 1924 года и призванной стать своего рода благожелательным, дружеским откликом на действия Муссолини, Джентиле заявил, что истинным вдохновителем режима был не Макиавелли, а Томмазо Кампанелла, монах и политический мыслитель XVII века, автор утопии «Город Солнца». Подобной чести последний удостоился за то огромное значение, которое он придавал религии в гражданской жизни. По мнению Джентиле, Кампанелла сумел объединить идеи Макиавелли и Савонаролы, благодаря чему преодолел разрыв между частной и общественной сферой, личностью и народом, политикой и этикой.

Скептически относился к Макиавелли и Карл Шмитт, главный немецкий политический философ Третьего рейха (1933–1945), пока не изменил свое мнение под влиянием Муссолини. В своих первых работах («Диктатура»[53], 1921) Шмитт критиковал «Государя» за его типично современный, «технически» отстраненный подход к политике и за отсутствие религиозной трансцендентности. Однако позже, одобряя симпатии Муссолини, Шмитт восхвалял флорентийского мыслителя за понимание принципиально конфликтного характера политических отношений («Макиавелли» (Machiavelli), 1927) и ставил его выше Гоббса, поскольку Макиавелли не пал жертвой мифических воззрений на современное государство как на «механизм» («Левиафан в учении о государстве Томаса Гоббса»[54], 1938). Взгляды Шмитта немного изменились после Второй мировой войны, когда его исключили из немецких университетов за нацистское прошлое, – он обвинил Макиавелли в том, что тот слишком открыто говорил о сущности власти и сделал ее видимой для всех, тем самым выпустив на волю ее разрушительную силу. В «Глоссарии», написанном в 1947–1958 годах, но опубликованном посмертно, в 1991-м, Шмитт утверждал, что политика – это прежде всего тайна, и поэтому ее незримые процессы должны храниться в секрете, а «иллюминатское» стремление Макиавелли показать вещи в истинном свете стало – если оценивать в ретроспективе – причиной массовых убийств, совершенных в XX веке. Так парадоксально Шмитт пришел к тому же выводу, что и многие антифашистские мыслители, которые в 1930–1940-х годах осуждали Макиавелли, видя в нем истинного вдохновителя преступлений Муссолини и Гитлера. Среди них были самые разные авторы: французский теолог Жак Маритен, католик; французский социолог Раймон Арон, сторонник классического либерализма; немецкий историк Герхард Риттер, национал-консерватор; итальянский историк Гаэтано Сальвемини, социалист.

Чтобы обобщить пылкие споры, которые начались в Западной Европе после выхода книги Муссолини «Прелюдия к Макиавелли» и продолжались даже по окончании Второй мировой войны, распределим различные позиции по четырем группам – в зависимости от того, как те или иные деятели восприняли слова дуче о том, что «Государь» провозглашал фашизм, а также от их общего отношения к Макиавелли.

Показательно и отношение к Макиавелли в Советском Союзе. В России его труды изучали с конца XIX века, и считается, что с ними был хорошо знаком вождь большевиков Владимир Ленин, – даже несмотря на то, что он упоминает о Макиавелли только в одном письме от 19 марта 1922 года: «Один умный писатель по государственным вопросам справедливо сказал, что если необходимо для осуществления известной политической цели пойти на ряд жестокостей, то надо осуществлять их самым энергичным образом и в самый кратчайший срок, ибо длительного применения жестокостей народные массы не вынесут»[55]. После социалистической революции 1917 года многие ученые продолжали исследовать творчество Макиавелли и уделяли особенное внимание анализу классовой борьбы во Флоренции, чтобы на его примерах подтвердить законы исторического материализма, выдвинутые Карлом Марксом. Однако произведения Макиавелли сохранили свою важность и в дальнейших спорах. Например, когда Ленина, умершего в 1924 году, сменил Иосиф Сталин, со временем сосредоточивший всю полноту власти в своих руках, известный историк