Юность на берегу моря Лаптевых: Воспоминания - Юрате Бичюнайте-Масюлене

Рыба кончилась, и мы вернулись в Кресты. Пока я оформляла документы, подоспел и осенний лов. Меня послали в Ариян — километра за четыре от Казачьего. На полуострове, где не было ни кустика, ни деревца, ни травинки — повсюду лишь сплошной ил, мы стали готовиться к приемке и засолу рыбы. Рабочие построили помещение для засола, установили указатель, прикатили бочки с солью, а из пустых бочек и досок соорудили что-то похожее на понтонный мост, чтобы рыбакам удобнее было подплывать с уловом.

— Ну, Юрате, у тебя не участок, а конфетка, — похвалил приехавший с проверкой Бреславский.

Я попросила, чтобы он оставил нам лодку.

— Зачем? По ягоды на тот берег плавать? Не оставлю!

Теперь нас было четверо: я, приемщица и мастер в одном лице, и три работницы, разделывающие рыбу, — литовская полька Ванда Василяускене и две завербованных молоденьких русских девушки из детдома. Жили мы в палатке, в которой были встроены нары, а во второй палатке размещался «цех» засола рыбы.

Ванда с виду походила на артистку Раневскую. В Каунасе у нее был табачный киоск около Театра оперы и балета, который представлял собой большой платяной шкаф, где стояли маленький стульчик и миниатюрный столик, а на полочках были разложены пачки папирос и сигарет. Когда она увидела мою маму, то очень обрадовалась и, сложив руки как для молитвы, воскликнула:

— Госпожа Бичюнене, и вас, беднягу, вывезли! Меня за торговлю куревом, а вас-то за что?

Мама спокойно сказала, что не знакома с ней.

— Как это не знакома?! Я же возле театра куревом торговала, вы покупали у меня «Арому» и «Регату»!

Ей, может, и было важно, кто у нее покупает папиросы, но маму-то совсем не интересовало, кто их продает… Ванда была доброй, но неумной женщиной, она не уставала рассказывать, как хорошо жила в Литве, как варила кашу на одном масле, без воды, как ела только ананасы и бананы, пила только пунши… Меня так и подмывало прибавить, что и воздух она не портила…

Русские девушки тоже были симпатичными, только страшно ругались и пели такие непристойные частушки, что и слушать-то было стыдно. У меня была гитара, девушки умели играть. Я сразу сочинила песенку о нашей жизни в палатке.

Рыбаки приплывали из Казачьего, главным образом якуты. Они учили нас якутским песням. Мы научились считать по-якутски до десяти, но больше всего прижился возглас удивления «оксие», который мы теперь употребляли вместо литовского «ого». Приезжал и сам Бирюков.

Лов кончился, девушки уехали, остались мы с Вандой, сложенная в бочки рыба, соль и инвентарь. Делать было совсем нечего, вода спала, песчаные отмели увеличились, и лишь в полукилометре от нас, словно озеро, плескалось немножко воды. Да и та скоро замерзла. Остров был будто совсем безлюдный, мимо никто не проходил и не проезжал. Мы ожидали катера с баржей, который должен был увезти в Кресты нас со всем нашим грузом. Все поглядывали в сторону Казачьего.

Проснувшись однажды утром, мы увидели, что за ночь вода страшно поднялась и озера с окружающей его землей больше нет. А вода все прибывала. Наш полуостров уже превратился в остров, и выйти на берег мы не можем. Увидели плывущих на лодке якутов, я кричала, чтобы они сообщили начальству, что нас заливает. Однако ни один из них не поднял головы, видимо, решили, что мы «нюча», то есть русские, а русским они не были склонны помогать. Мы поняли, что в верховьях Яны начались осенние ливни, и кто знает, как долго это будет продолжаться, а по воде между тем уже поплыли деревья, пни, ветви. Как нужна была нам теперь лодка! Палатку стало заливать. Мы выбрались наружу, на емкости для засола положили доски, а на них вкатили бочки с рыбой и солью. Потоком снесло наш указатель, из-под мостика унесло бочки, сам мостик едва держался на одной веревке. А вода все прибывала. Вернувшись в палатку, мы подняли скамейки на нары, принесли из другой палатки печку и поставили ее на нашу. Рубили скамейки и топили. Вода уже заливала нары. Огонь еще горел, но первая печка была уже под водой. Но тут накатилась большая волна и погасила последний огонек. В палатке стало совсем темно и холодно. Уже намокали наши ватные штаны. От соприкосновения с телом вода чуть согревалась, и мы сидели неподвижно, чтобы меньше попадало новой, холодной воды. Стало темнеть. Вдруг мы услышали стук катера и голоса людей.

— Есть тут кто-нибудь живой? — узнали мы голос Черепанова.

— Есть! Есть! — заорали мы изо всех сил.

Катер подплыл как можно ближе. Выбросили трап, на палубе баржи появилась мамина подруга Рожите Слапшене. Почти окоченевших, Черепанов провел нас на баржу. В кубрике было жарко. Нас положили и стали поить кипятком со спиртом. Постепенно прекратился озноб, и мы заснули. Спали крепко и долго.

Подплыть в Крестах к самому берегу нашему катеру не удалось, потому что у берега вода уже замерзла. Пришлось ждать утра. Я попросила Рожите не рассказывать маме о моем приключении. Утром нас разбудили технолог Аня Чувашова и пришедшая вместе с ней работница отдела кадров Зина Коренева. Когда надо было спускаться с нар, у меня страшно заболела нога. Оказалось, что сильно распухло левое колено и идти я не могла. Медицинские работники на носилках принесли меня домой. Пролежала я целый месяц. Поправившись, снова чертила в конторе карточки и помогала счетоводам.

Вместе с технологом Чувашовой я пошла к Эльтерману и рассказала, почему на моем участке такая большая недостача соли. Он велел Чувашовой написать объяснение. Однако Аня сделать это не успела — простудилась, когда ехала на собачьей упряжке, заболела воспалением легких и в Романсыре на руках у Веруте умерла. Мы украсили, как могли, нашего технолога. Мама сделала из лебединых перьев цветы, мы сшили из простыни платье. Жалко, очень жалко было Аню. Так и похоронили ее в Крестах. Ну, а моя недостача соли все еще не была списана.

Приближалась годовщина Октябрьской революции. Наумкин вызвал меня с мамой и попросил нарисовать портрет Сталина. Большой, в человеческий рост, но только до пояса. Мама пыталась объяснить, что портретов мы не рисуем. Однако Наумкин теперь уже требовал. Что поделаешь — взяли газету с портретом Сталина и принялись копировать. Получилось хорошо. Мы положили портрет в плановом отделе, пока не приедет уполномоченный Бирюков, чтобы принять нашу работу. Когда он приехал, мы вытащили из-за шкафа портрет, но — о, ужас! —