Митрополит Антоний Сурожский. Биография в свидетельствах современников - Евгений Святославович Тугаринов

приснилось, как будто вы стоите при вратах храма и отворяете их, чтобы я вошла. И я поняла, что мы стоим лицом к лицу и я могу наконец-то задать вам важный для меня вопрос. И впала в страшную панику: о чем, о чем я могу вас спросить? И я задала вам во сне этот вопрос, но ответить вы не успели, потому что я проснулась с бьющимся сердцем… И вот этот вопрос: я много раз пыталась войти в полное сочувствие к другому человеку, пыталась понять его боль и разделить ее, но у меня это ни разу не получилось. Свою боль мы чувствуем, но почему-то не можем взять на себя даже часть боли другого, даже очень близкого человека…

Митрополит Антоний и Лидия Григорьева.

Лондон, 2001 г.

Получив благословение владыки на эти нечаянные заметки, почему же я вернулась к ним только через годы? Или живу, не исчисляя времени? И помню, и хочу написать, но, как во сне бывает, бежишь, а ноги налились свинцом – и стоишь на месте. Рад бы в рай – да грехи не пускают. Видимо, так и есть.

2001–2002 гг.

Из бесед с владыкой Антонием

(Листая записные книжки)

«Церковь – Дом Господа. Для верующих, собравшихся вокруг своего Бога, это – Царская Палата-место непостижимой Встречи… И это бывает страшно, не в смысле испуга. А в смысле душевного трепета – вспомним то потрясение мытаря, из которого и родилась его молитва. Ибо здесь живет Бог – невидимо и почти неощутимо для нас, но вполне ощутимо для святых и таких раскаявшихся грешников, как мытарь».

И тут владыка рассказал нам ставшую уже притчей реальную историю о неверующем человеке, который случайно пришел в наш храм, полный предубеждений и скептицизма. И то, как он неожиданно для себя ощутил во время литургии присутствие в храме «Живого Бога». И случилось чудо приобщения, т. е. он на несколько мгновений почувствовал себя причастным Вышнему миру. И этого было достаточно для того, чтобы он крестился и стал православным христианином. И после этой давней истории, прозвучавшей во время беседы, ты уже пожалуй что невольно будешь искать глазами такого человека в толпе молящихся в лондонском храме Успения во время воскресной или праздничной литургии и радоваться тому, что он вместе с нами. Каждый и любой мог оказаться этим человеком. Тем любезнее и приветливее хотелось быть с каждым, кто предстоял вместе с тобою перед непостижимым таинством.

Тогда же во время этой мартовской беседы – одной из многих и многих – я записала в записную книжку: «Как светится владыка! Хоть пиши с него икону». И это не было обманом зрения. Это был неслучайный восторг от лицезрения зарождающегося внутри владыки Антония огня. Огня его духовного прозрения, которое и осветило его лицо. Огня, который должен был согреть и всех нас, собравшихся тут, у костра его живого присутствия. Огня, который добывался из душевной глубины именно в миг общения с людьми и сотворения Слова, в этот конкретный, дарованный нам всем не по заслугам миг совместного постижения непостижимого.

После многих бесед лично у меня возникало ощущение, что я погрязла в бесконечной гордыне. Ведь убеждение мирского человека в своей безусловной правоте – всегда и во всем – вещь обычная. А во многих словах владыки звучало и сомнение в праве на истину, и смирение перед святынями, просиявшими ранее во славу Божию.

Именно в смиренномудрых словах, призывающих нас к самым известным евангельским добродетелям, как мне казалось и до сих пор кажется, и таилась суть поучения и наставления собравшихся в вечернем пустынном храме с пригашенными по ненадобности огнями. Никогда не напрямую, никогда не в лоб, всегда из самой глубины своих собственных прозрений, заблуждения, сомнений. Из своего духовного опыта. Только так. А что может быть деликатнее, чем разговор символами и притчами, разговор обиняками, но ведущий к осознанной и ясно видимой митрополитом Антонием цели?

Беседы эти происходили обычно по четвергам. Их общую атмосферу я попыталась передать в своем эссе на эту тему «Из глубины молчания». Но обещала продолжить, и вот продолжаю, заглядывая в старые (начала 2000-х) записные книжки, в которые вносила «ключевые» (как мне казалось) фразы, потом долго не оставлявшие меня своим присутствием в самой глубине души, во внутреннем моем пространстве. Думать и обдумывать эти невероятные, неслыханные доселе откровения стало для меня занятием привычным и обыденным. Чему, конечно же, очень завидовали мои российские друзья: «Как? Вот так запросто он сидит и с вами беседует? Да вы хоть понимаете, как вам всем повезло, что вы оказались в Лондоне и можете его слышать и видеть?!» Думаю, что не все мы это тогда понимали. Пропускать четверговые беседы – было делом обычным. У кого – работа, у кого – забота. Редко когда на беседах набиралось от двадцати до тридцати человек. И если учесть, что, по самым скромным подсчетам, в Лондоне тех времен уже проживало больше ста тысяч русских и столько же русского-ворящих из бывших советских республик, то становится ясным, насколько мы слепоглухонемые по отношению к гласу Божию…

«В мире, в котором мы живем, Бог – изгнанник. Есть страны, где безбожие победило. Бог изгнан из души, из домов, из жизни. Храм теперь – убежище, приют для гонимого Бога».

И вот с этим потрясением от услышанного мы должны были выйти из храма и вернуться в «мир», который давно уже потерял многие из значений, изначально заложенных в это слово. В мир – не мирный, воинственный, агрессивно настроенный ко всему, что не приносит сиюминутную выгоду или не доставляет удовольствия. Большинство людей хотят наслаждаться и благоденствовать, не особенно при этом утруждаясь. Ни физически, ни тем более духовно.

Но если ты был внимателен, то мог услышать в тот же вечер и слова надежды.

«Мир – это притвор Божьего храма. И верующий все время находится на грани двух миров – вышнего и мирского. Но и в „мире" дышит Дух Святой.

Дух Святой – разлит во всей вселенной, даже там, где Бога отрицают, где Его не знают. Так море бьется о каждую скалу в надежде расшатать, расколоть, раскрыть ее, чтобы найти врата, которые ведут в алтарь».

Да это же настоящая поэтическая метафора! Притча о скале и море – об истине и ее отрицании. И разве можно не запомнить такой возвышенный и в то же время близкий к реальности образ?! Так мы