Катулл - Михаил Евгеньевич Бондаренко

стыдно, если никто не будет сгонять встречных прочь с дороги, если столб пыли не будет оповещать всех, что едет порядочный человек. У всех есть мулы, чтобы возить сосуды из хрусталя и мурры и чаши чеканки знаменитых мастеров; стыдно, если кому-нибудь покажется, что вся твоя поклажа не боится тряски. Всех мальчишек (рабов. – М. Б.) везут, вымазав им лица, чтобы нежная кожа не пострадала от солнца или стужи; стыдно, если во всей их толпе будет хоть один без мази на здоровом лице»[333].

После продолжительного путешествия в свите Меммия Катулл прибыл в Вифинию и обосновался, вероятно, в городе Никее[334]. Здесь поэт некоторое время находился на государственной службе, однако в начале 56 года до н. э. принял решение подать в отставку и возвратиться в Италию. Об этом он говорит в стихотворении 46, которое обращено к самому себе и к друзьям, вместе с которыми поэт в свите пропретора Меммия отправился в Вифинию, а теперь все они порознь возвращаются домой разными дорогами: «Так простись же, Катулл, с фригийским краем, / С изобильем полей Никеи знойной»[335].

В стихотворениях 10 и 28, написанных уже по возвращении в Рим, Катулл подробно объясняет причину своего отъезда на родину. Дело в том, что провинция Понт и Вифиния была бедна и разорена недавней войной, поэтому у поэта не получилось нажиться на службе у наместника. Кроме того, сам Гай Меммий совершенно не заботился о своих подчинённых и занимался только собой и своими делами. Однако Катулл воспринимал все свои злоключения с известной долей юмора:

Никому не пришлось принарядиться.

Да и претор – свинья: свои же люди,

А ни на волос к ним вниманья!..[336]

Или:

Меммий, здорово ж ты меня и долго

В три погибели гнул и бил дубиной!

. . . . . . . . . . . . . . . . . . .

Вот, ищи себе впредь друзей из знати!

Всех бессмертных молю, чтоб вы пропали,

Вы, позорище Ромула и Рема![337]

Надо сказать, что одновременно с Катуллом попытать счастья на провинциальной службе решили и его ближайшие друзья – Вераний и Фабулл. В 57/56 году до н. э. они отправились в римскую провинцию Македонию, которой в то время управлял проконсул Луций Кальпурний Пизон Цезонин, консул 58 года до н. э. и тесть Гая Юлия Цезаря. За годы своего наместничества (57–55 до н. э.) Пизон проявил себя не с лучшей стороны – разорил и обобрал Македонию до нитки![338] При этом, как и Гай Меммий, он не позаботился о своих новых служащих, поэтому Вераний и Фабулл, как и Катулл, в итоге возвратились в Рим ни с чем[339]. В стихотворении 28 поэт так пишет об этом:

Вы, Пизонова рать, когорта нищих

С лёгкой кладью – одни мешки пустые!

Друг Вераний, и ты, Фабулл мой милый!

Как же сладились вы с мерзавцем вашим?

Вдосталь глада и хлада натерпелись?[340]

В стихотворении 47 Катулл нападает на Порция и Сократиона – прохвостов из свиты проконсула Пизона («Приапа гнусного», ст. 4). В отличие от Верания и Фабулла им удалось очень хорошо нажиться на службе в Македонии. Поэту стало обидно, что его друзей незаслуженно обошли, и поэтому он обвинил Порция и Сократиона в воровстве, разврате и чревоугодии.

Итак, сердечно попрощавшись со своими сослуживцами, весной 56 года до н. э. Катулл покинул Вифинию[341]. На обратном пути на родину он посетил старинные греческие города, лежащие на побережье Малой Азии («К знаменитым летим азийским градам!»[342]), а также могилу своего брата, чтобы совершить скорбный обряд поминовения.

Родной брат Катулла внезапно скончался в Троаде (Малая Азия) в 59/58 году до н. э. и был погрёбен «на плоском прибрежье Ретея» близ знаменитой Трои[343]. Поэт упоминает о его смерти также в стихотворениях 65 и 68[344]; к сожалению, он не оставил наследников[345]. Результатом посещения поэтом могилы любимого брата стало знаменитое стихотворение 101, которое является своеобразной эпитафией.

В начале стихотворения 4 Катулл подробно описал свой обратный путь из Малой Азии в Италию, который он проделал весной 56 года до н. э. по бурным морям на небольшом, но быстроходном корабле:

…это подтвердит и Адриатики

Бурливой брег, и острова Кикладские,

И Родос благородный с дикой Фракией,

И Пропонтида, и лука Понтийская,

Где – нынешний корабль – стоял он некогда

Косматым лесом. На киторском темени

Широко он шумел листвой глаголющей.

Понтийская Амастра, щедрый буками

Китор, всё это знали вы и знаете…[346]

По мнению академика М. Л. Гаспарова, в этих строках «перечисляются (в обратной перспективе) этапы пути корабля: он был сделан из леса, росшего на горе Китор в Малой Азии, между Вифинией и Пафлагонией, спущен на Чёрное море (Понт) в ближнем городе Амастре (Амастриде), принял на борт Катулла, видимо в одном из портов Мраморного моря (Пропонтиды), посетил на севере Эгейского моря берег Фракии, а на юге – Родос, через Кикладские острова достиг Коринфа, здесь волоком через перешеек попал из Эгейского моря в Ионийское, а потом в Адриатическое, по которому довёз Катулла до устья По»[347].

В конце весны 56 года до н. э. корабль наконец доставил Катулла на родину, «к озеру прозрачному»[348], то есть к Бенакскому озеру (ныне озеро Гарда), где на живописном полуострове Сирмион располагалась его родовая вилла. Этому радостному событию поэт посвятил светлое и искреннее стихотворение 31.

Желая отблагодарить богов за счастливое возвращение, Катулл пожертвовал небольшое изображение своего корабля в местный храм братьев Диоскуров. Кроме того, в качестве своеобразной посвятительной надписи Катулл сочинил стихотворение 4, обращённое к неким странникам (посетителям храма Диоскуров), которым он (или храмовый сторож?) рассказывает о судьбе этого корабля (phaselus), изображение которого они видят перед собой. Поэт подчёркивает, что за всё время пути корабль выдержал множество бурь и теперь, посвящённый покровителям мореплавания братьям Кастору и Поллуксу, мирно старится в тишине[349].

Известно, что многие римские писатели часто уединялись на своих загородных виллах, где, избавленные от городского шума и суеты, предавались литературным занятиям. Очень хорошо написал об этом Плиний Младший: «Так бывает со мной, когда я в своём Лаврентийском поместье что-то читаю или пишу, или даже уделяю время на уход за телом: оно ведь поддерживает душу. Я и не слушаю и не говорю того, в чём пришлось бы потом каяться; никто у меня никого не злословит; никого я не браню, разве что себя за плохую работу; ни надежда, ни страх