Перо в её руке. Женские письма – женские судьбы в XVIII веке - Сесиль Берли

квартире на улице Генего в Париже крайне левых депутатов, которые являются членами Якобинского клуба. К концу того же 1791 года среди якобинцев возникает необратимый раскол на монтаньяров, которых представляют Робеспьер, Дантон и Марат, и жирондистов, идейными вождями которых являются Бриссо и Ролан, а музой – госпожа Ролан. Все умы захвачены дебатами вокруг одного вопроса: должна ли Франция вступать в войну? Жирондисты выступают за объявление войны, ведь это наконец-то разоблачит двуличность короля, а монтаньяры во главе с Робеспьером твердят, что полностью дезорганизованная французская армия не сможет противостоять объединенным войскам нескольких европейских монархий. В феврале 1792 года Ролан входит в Комитет по переписке[63] Якобинского клуба, и жена активно помогает ему в этом эпистолярном начинании. В марте он назначен министром внутренних дел, а 20 апреля Людовик XVI от имени французского народа объявляет войну Австрии. После того как госпожа Ролан в течение нескольких месяцев принимает в своем салоне Робеспьера, которого считает «энергичным патриотом», она вступает с ним в открытый конфликт. Как можно увидеть из нижеследующего адресованного ему письма, радикализация Революции в первую очередь отражается в слове.

25 апреля 1792 года, 22:00, Париж

Я желала видеть вас, милостивый государь, ибо, веря в вашу горячую любовь к свободе и полную преданность общественному благу, находила в разговоре с вами те удовольствие и пользу, которые добрым гражданам доставляет случай высказать свои чувства и разъяснить свое мнение. Чем больше мне казалось, что вы расходитесь по какому-либо важному вопросу с людьми, просвещенность и честность которых я уважаю, тем более важным мне представлялось сблизить тех, кто, имея одну и ту же цель, должны были найти общие способы ее достижения. Когда душа горда, намерения чисты, а главным стремлением является лишенное каких-либо личных видов, каких-либо тайных амбиций желание общей пользы, до́лжно суметь договориться друг с другом о том, какие средства следует избрать в служении общественному благу.

Мне больно было видеть вашу убежденность в том, что знающий человек, который не разделяет ваше мнение о войне, не является добрым гражданином.

Я не совершила такой же несправедливости в отношении вас; я знаю превосходных граждан, чье мнение совершенно не сходится с вашим, и не стала менее уважать вас за то, что вы смотрите на вещи иначе. Страдая от ваших предубеждений, я не желала допустить их в себе самой, чтобы досконально узнать ваши причины. Вы дали обещание рассказать мне о них, вы должны были прийти ко мне… Вы уклонились от встречи, вы ничего мне не открыли, тем временем начав настраивать общественное мнение против тех, кто не согласен с вами. Мое прямодушие не позволяет мне скрыть от вас, что в этих действиях я его не нашла.

Я не знаю, кого вы почитаете своими смертельными врагами, – мне эти лица незнакомы; и, разумеется, их нет среди тех, кого я принимаю у себя, ибо в это число входят лишь те граждане, в честности которых я могла убедиться и которые не имеют иных врагов, кроме противников блага Франции.

Вспомните, милостивый государь, что я сказала вам в последний раз, когда имела честь вас видеть: поддерживать Конституцию и от всех требовать ее исполнения – вот что мне кажется в настоящее время компасом гражданина, где бы он ни находился. Таковы воззрения уважаемых людей, которых я знаю, такова цель всего, что они делают, и я напрасно ищу вокруг себя тех, к кому можно было бы применить имя «интриганов», которым вы пользуетесь.

Время все откроет; его правосудие нескорое, но верное, и оно составляет надежду и утешение людей порядочных – я буду ожидать от него подтверждения или оправдания моего уважения к тем, кто в нем нуждается. Вы сами, милостивый государь, можете судить о том, должно ли это правосудие времени навсегда увековечить вашу славу или навеки уничтожить ее.

Простите мне суровость моего тона; тому причиной правила, которых я придерживаюсь, и чувства, которые меня воодушевляют, а я никогда не умела казаться тем, чем не являюсь.

Ролан и министры-жирондисты уходят в отставку в июне 1792 года. После падения монархии 10 августа того же года Ролан снова становится министром внутренних дел, однако со временем борьба между жирондистами и монтаньярами обостряется. Против четы Ролан начинается ожесточенная информационная кампания. Ролана презирают, так как считают его слабаком, рогоносцем, импотентом, безоговорочно подчиняющимся влиянию своей жены. А ту, которую сейчас именуют «королевой Коко[64]», изображают лживой, безобразной, распутной и всесильной. Создается впечатление, что она даже порочнее, чем Мария-Антуанетта, «чудовище в женском обличье». Для журналистов, формирующих общественное мнение, таких как трибуны Марат и Эбер, самое большое зло заключается в том, что в политической паре перо держит она. Оказавшись загнанным в угол, Ролан подает в отставку 23 января 1793 года, через два дня после казни Луи Капета[65]. Весной напряженность достигает пика. Под давлением санкюлотов 31 мая Конвент окружают, и многие депутаты-жирондисты подвергаются аресту. 1 июня Ролан с помощью Боска бежит из Парижа, в то время как его жена остается в городе одна. Ее немедленно отправляют в тюрьму Сен-Жермен. Первое письмо, которое она оттуда напишет, поставив под ним свою подпись, адресовано их другу Боску.

1 июня 1793 года, тюрьма Сен-Жермен

Сегодня на троне, а завтра в цепях. Вот как во время революции обращаются с порядочными людьми, мой бедный друг! Вы не поверите, как много я думаю о вас с сегодняшнего утра. Я убеждена, что вы один из тех, кого больше всего волнуют мои злоключения.

Меня здесь содержат в хороших условиях – до тех пор, пока Богу будет угодно. Здесь, как и повсюду, мне будет достаточно хорошо с самой собой, чтобы почти не страдать от перемен. Нет человеческой силы, способной лишить здоровую и сильную душу той гармонии, которая помогает ей возвышаться над любыми обстоятельствами.

Сердечно обнимаю вас; и в жизни, и в смерти выражаю уважение и дружбу.

Ролан, урожденная Ф.

Ранним утром 24 июня 1793 года госпожу Ролан будит тюремная привратница. Полицейский чиновник сообщает ей, что она свободна и что печати, наложенные на ее дом при аресте, будут сняты в течение дня. Она торопливо собирает свои немногочисленные пожитки, бросается в фиакр и, приехав на улицу де ла Арп, поднимается по лестнице. В этот момент двое мужчин останавливают ее и объявляют, что она арестована. Час, проведенный на воле, оказывается отвратительной инсценировкой. Госпожу Ролан тут