Атомный век Игоря Курчатова - Александр Анатольевич Цыганов

Трудно представить себе такую недальновидность в… апреле 1941 года! Да и ещё со стороны военных, которые по определению должны хвататься за перспективные виды оружия, да к тому же описанной мощности и эффективности.

Но не будем присоединяться к сторонникам гипотезы «заговора военных», который будто бы и стал основной причиной вопиющей неготовности Красной армии и отсюда – катастрофических поражений начала войны. Определиться военным в их реакции на заявку по атомной бомбе помогло заключение на неё академика В.Г. Хлопина от 17 апреля 1941 года, в которой тот писал:

Положение с проблемой урана в настоящее время таково, что практическое использование внутриатомной энергии, которая выделяется при процессе деления его атомов под действием нейтронов, является более или менее отдалённой целью, к которой мы должны стремиться, а не вопросом сегодняшнего дня… Следует относительно… заявки сказать, что она в настоящее время не имеет под собой реального основания [141, с. 228].

И этот случай был не единственным! Так, когда те же Я.Б. Зельдович и Ю.Б. Харитон вместе с И.И. Гуревичем опять же в 1941 году получили близкую к реальной величину критической массы урана-235, их начальник академик Семёнов тогда же направил письмо в научно-техническое управление Народного комиссариата нефтяной промышленности (которому тогда подчинялся ИХФ). В нём он сообщал о том, что появилась возможность создания бомбы, обладающей несравненно большей разрушительной силой, чем у любого существующего взрывчатого вещества. В этом же письме авторитетнейший уже тогда учёный убеждал руководство в необходимости развития и расширения исследовательских работ по этой тематике [307, с. 37–38].

Реакции… не последовало.

В этом же ряду открытий, в буквальном смысле открывавших дверь к будущему советскому ядерному оружию, стояли и экспериментально полученные Г.Н. Флёровым и Л.И. Русиновым данные для определения числа вторичных нейтронов, возникающих при разбиении ядер урана нейтронами.

И ещё – на перспективу, к оружейному плутонию: захват нейтронов тяжёлым изотопом урана, то есть ураном-238, ведёт к образованию трансурановых элементов.

И.В. Курчатов следил за этим процессом наработки первичных знаний по цепной реакции самым внимательнейшим образом. И надо думать, уже тогда понимал, насколько наивен Виталий Григорьевич Хлопин, который полагал, что «даже если бы и удалось осуществить цепную реакцию деления урана, то выделяющуюся при этом весьма большую энергию… целесообразнее было бы использовать для приведения в действие двигателей, например, для самолётов или других целей, нежели взамен взрывчатых веществ» [141, с. 229].

Не умел расставлять приоритеты маститый соратник Вернадского!

Потому, скорее всего, с предложением возобновить ядерные исследования И.В. Курчатов и обратился в 1942 году не к нему, который, собственно, и был председателем Урановой комиссии, а к его заместителю по Комиссии к А.Ф. Иоффе…

Как знать – может быть, и не было бы потеряно два года для создания атомной бомбы, ухватись академическое сообщество ещё в 1939–1940 годах за то, что было уже тогда ясно И.В. Курчатову, И.Е. Тамму, Г.Н. Флёрову и многим другим? И навались оно всем своим авторитетом на военных? А те – на политическое руководство СССР?

Но нет! Не убедило даже то, что публикация Харитона и Зельдовича в ЖЭТФ оказалась единственной в наступившем вдруг с середины 1940 года глухом молчании в мировой научной прессе по тематике цепной реакции. А ведь в ту пору это выглядело примерно так же, как если бы в XX веке вдруг перестали писать о лазерах, а в XXI – о, скажем, тёмной материи во Вселенной…

Первыми замолчали немцы. Как выяснилось позднее, после победы над ними, ещё в сентябре 1939 года Управление армейских вооружений приняло решение приступить к созданию ядерного оружия. Немцы, конечно, фантазировали, полагая, что произведут бомбу за год или даже скорее, но – это всё же были немцы. Которые умеют намертво вцепиться в нужную им тему.

Замолчали англичане. Но в конце сентября 1941 года в России уже знали почему: из переданного русской разведке доклада премьер-министру Черчиллю следовало, что в Британии разворачивается проект создания атомного оружия.

Замолчали французы. Замолчали итальянцы.

Замолчали, главное, американцы. Притом что всем было известно, насколько серьёзные умы со всего мира они у себя собрали. Прямо-таки на выбор: Эйнштейн, Ферми, Бор, Теллер, Бете, Фриш… И такая подборка мозгов, занимавшихся ядерной физикой, заставляла задуматься о многом.

Не все, однако, задумались…

Глава 5

Неугомонный Флёров

Георгий Николаевич Флёров отличался неугомонностью и упрямством. Не получив по понятным (но неизвестным ему) причинам ответа на первое письмо И.В. Курчатову, уже второе из сохранившихся посланий к прежнему руководителю, от 17 февраля 1942 года, он начинает фразой: «…засыпал Вас письмами» [254, с. 32].

Снова не встретив удовлетворявшей его реакции (в феврале 1942 года Курчатов ещё лежал с воспалением лёгких), Флёров с маху обратился к… товарищу Сталину!

Он сам об этом упомянул в обращении к уполномоченному Государственного Комитета Обороны по науке Сергею Кафтанову:

Пишу Вам это письмо, не зная, не постигнет ли его судьба моего первого письма, направленного на имя тов. Сталина.

В том письме я писал о недостатках работы физиков сейчас, в военное время, предлагал ряд мероприятий… Проведение всех этих мероприятий попутно должно было привести и к решению вопроса о работе над так называемой проблемой урана. <…>

Ядерная бомба (небольшая по весу), взорвавшись, например, где-нибудь в Берлине, сметет с лица земли весь город. Фантастика, быть может, но отпугивать это может лишь тех, кто вообще боится всего необычного, из ряда вон выходящего…

Нам в Советском Союзе работу нужно возобновить; пусть вероятность решения задачи в ближайшее время крайне мала, но ничегонеделание наверняка не может привести к успеху [254, с. 50–51].

Письмо Г.Н. Флёрова И.В. Курчатову от 17 февраля 1942 г. (Восстановленный черновик). [254, с. 33]

Всё правильно. Нужно будировать и будировать тему скорейшего изготовления собственного атомного оружия в СССР. Но, впрочем, что-то не сходится. Смотрим.

В конце декабря 1941 года Г.Н. Флёров ещё только докладывает о своём видении проблемы в Казани. Далее «засыпает» письмами И.В. Курчатова, о чём упоминает в середине февраля 1942 года. В письме ему же от 17 марта Флёров говорит, что рад был получить от Курчатова ответ. Письмо С.В. Кафтанову отправлено также не ранее 17 марта 1942 года.

Что получается? Не найдя, как он полагает, понимания своим устремлениям срочно заняться ядерной физикой в интересах получения атомной бомбы, Г.Н. Флёров в промежутке между серединой февраля и серединой марта сразу пишет послание И.В. Сталину? Предположим. Но рассчитывать, что тот ответит немедленно, и уже в марте сетовать, что вождь не отозвался, – не слишком ли