Записки. Из истории российского внешнеполитического ведомства, 1914—1920 гг. В 2-х кн.— Кн. 2. - Георгий Николаевич Михайловский

но не принимавшим его всерьёз, так как, подбивая их на переворот в Киеве, Бессарабов находился в возбуждённом состоянии как от политических, так и от вакхических эмоций. Трудно было судить, насколько он серьёзен, но его речи были не только зажигательны, они носили следы некоего практического плана. По его словам, он обошёл все офицерские кружки и «там всё готово». Показывая немецкие газеты, полученные прямо из Германии, Бессарабов говорил, вполне, впрочем, обоснованно, что Германия «накануне революции» и её война проиграна бесповоротно, значит, с немцами в Киеве считаться не приходится. Надо арестовать Скоропадского и его штаб, установить какое угодно правительство, но, конечно, чисто русское, без малейших намёков на «украинство», и затем вступить в переговоры с союзниками.

Всё это было вполне логично, но сам Бессарабов, компанейский человек и собутыльник, не годился в организаторы, нужны были известные имена, и Бессарабов, чувствуя, что ему не удаётся убедить этих несомненно боевых офицеров, послал одного из них за Н.Н. Каринским. Сделано это было потихоньку от присутствовавших, и когда вдруг появилась небольшого роста круглая фигура лысого человека в штатском, Бессарабов вскочил, заявив: «Вот Наполеон!» Маленький толстый штатский, попавший в исключительно военную компанию, был растерян, а Бессарабов стал нам тут же, к величайшему смущению Каринского, разъяснять, почему именно он, а не кто-нибудь другой может и должен быть Наполеоном.

Само собой разумеется, все были в крайнем замешательстве и серьёзно говорить о перевороте после выходки Бессарабова было невозможно. Каринский сам оборвал Бессарабова, но недостаточно решительно, и на другой день в Киеве я слышал, что Бессарабов объехал ещё ряд офицерских организаций или, вернее, хотел повторить свою роль в 1917 г. Называл он себя Кассандрой, уверяя, что он вместе с Каринским самому Керенскому представил список для ареста около 500 главнейших агентов большевизма, в числе которых были Троцкий, Ленин, Зиновьев и т.д., что Керенский сначала согласился, а потом отказался.

Все эти «государственные тайны» теперь разоблачались перед молодым офицерством, чтобы убедить их «арестовать Скоропадского». Любопытно было то, что деятельность Бессарабова была известна всем, даже кругам, близким к Скоропадскому, но там было не до того, там боялись Петлюры и заискивали перед офицерством, тщетно надеясь, что оно повторит роль юнкеров при защите Зимнего дворца в ночь 25 октября 1917 г. Были и причины более скрытого характера. Говорили вполне определённо, что граф Келлер покровительствует этому движению и является сторонником свержения Скоропадского и образования нового правительства, которое должно было пойти на немедленное соглашение с Екатеринодаром, т.е. с Деникиным. В новом украинском правительстве графу Келлеру была предназначена первая роль.

Мне, свежему человеку, эта обстановка напоминала последние дни Временного правительства: открытое соглашение между немцами и большевиками, оппозиция Скоропадскому с двух сторон — чисто украинская (Петлюра и Винниченко) и русская национальная с графом Келлером во главе, за которой стояло какое-то количество офицерской молодёжи. Наиболее слабой из антигетманских групп была группа графа Келлера, так как она состояла почти целиком из приезжих элементов, не ориентировавшихся в местных условиях. Надо добавить также, что сама гетманская группа складывалась из двух частей: из местной, более или менее «украинствующей», и приезжей, которая в случае удачи келлеровского переворота немедленно встала бы на его сторону. Рознь двух групп ярко проявлялась на заседаниях Совета министров и в постоянных лингвистических столкновениях, будучи внутренней язвой всего гетманского правительства. Вся разница между украинцами петлюровского и гетманского типа заключалась лишь в социальном положении. На стороне гетмана были все крупные и, пожалуй, средние землевладельцы, на стороне Петлюры — сельская малороссийская полуинтеллигенция и отчасти крестьяне.

Никаким личным престижем гетман ко времени моего пребывания в Киеве ни в каких кругах не пользовался, так как немцы, его фактическая опора, были побеждены и все сомневались, что ему удастся наладить отношения с союзниками. Не имею возможности оценивать энергию украинских кругов, так как слишком поверхностно мог их наблюдать, но слабость не столько численная, сколько моральная «русской национальной группы», как её можно было бы назвать, бросалась в глаза. В этих условиях совещания членов Государственной думы и Государственного совета, над которыми так много работал местный киевский кадетский деятель, член Государственной думы И.П. Демидов, только вносили ещё больше неорганизованности, разжижая и без того слабое русское объединительное течение.

Пособничество «ликвидации» Украины

Я был несказанно поражён и другим явлением чисто бюрократического характера — той изумительной лёгкостью, с которой наши бюрократы, дослужившиеся при царском режиме до сенаторов (вроде С.В. Завадского, бывшего тогда державным секретарём — по-нашему, управляющим делами Совета министров), готовы были, хотя бы с задними мыслями, служить делу расчленения России, принимая во внимание, что ведь это была не просто Украина, а Украина, образованная во время германской оккупации и основанная на таком международном акте чисто большевистского происхождения, как Брест-Литовский мир. Выходило, что большевики заключили Брест-Литовский мир, а русские антибольшевики его осуществляли в самой вредной для России форме, в вопросе, уникальном для России по своей важности, — украинском. Эти люди, до 1917 г. бывшие безупречными русскими чиновниками, а ныне с гетманом Скоропадским создавшие неизгладимый исторический прецедент — «Украинское государство», являли собой новый тип «служилого сословия» при белом движении, которое считало, что борьба с большевизмом оправдывает все средства, хотя бы и самые вредные для России и её государственного единства или территориальной неприкосновенности.

Нет сомнения, что наряду с этим антибольшевистским фанатизмом, приносившим в жертву то, ради чего он боролся с большевиками, были и мотивы чисто личного честолюбия, долго вынашивавшейся обиды или беззастенчивый карьеризм. В частности, касаясь нашего дипломатического ведомства, скажу, что И.Я. Коростовец, решительно отвергавший самую мысль о координации своих действий с Сазоновым, при всём своём уме и редком даре предвидения был жертвой также и личных антипатий к нашим дипломатическим верхам — Сазонову и Нератову, которые, несмотря на ряд несомненных заслуг Коростовца перед Россией, уволили его из министерства за романтическую историю. Протекторат России над Монголией, установленный с 1912 г., Коростовец приписывал себе (он был тогда нашим посланником в Пекине), и я, лично зная относящиеся к этому вопросу дипломатические документы, считаю, что главная заслуга в этом принадлежит ему вместе с Г.А. Козаковым. Последний, между прочим, сам говорил мне о Коростовце как о «человеке умном, но себялюбивом, у которого себялюбие сопровождалось путаницей в делах на романтической или иной почве».

Сазонов вообще беспощадно пресекал всякую распущенность романтического характера. Ещё в довоенное время он сместил с поста начальника канцелярии министра шталмейстера Савинского за то, что случайно в одном фешенебельном петроградском ресторане встретил его в компании полусвета, а