Записки адвоката. Организация советского суда в 20-30 годы - Николай Владимирович Палибин

дальше идет скат к реке, где берут глину и песок. Когда я подходил к дому, меня обогнал этот самый грузовик. По углам кузова сидели четыре чекиста с револьверами, направленными внутрь кузова, где сидели люди, согнувшись так, что видны были только шапки, натянутые на самые уши, и глаза. Машина спустилась по склону к реке. Уже сгустились сумерки. Я остановился и стал слушать. Насчитал 18 выстрелов.

В Екатеринодаре в последнее время такие «дела» были упорядочены и даже механизированы. Там осужденного вызывали в приличную комнату, где стоял один стол небольшого размера. Чекист, сидящий за ним, объявлял своей жертве, что приговор вошел в законную силу, а поэтому через полчаса он будет «физически уничтожен». Затем он указывал ему на небольшой коридорчик, через который была видна другая светлая комната с окнами без решеток. Там стоял стол с письменными принадлежностями. Чекист разъяснял осужденному, что тот может пройти к столу и написать письмо и все, что он пожелает, или просто посидеть и подумать наедине. Невольно человека тянули эти окна без решеток и возможность опуститься на стул после страшных услышанных им слов. Он вступал в коридор, пол под ним проваливался, и он падал в бездну, на дне которой была мясорубка. Она дробила, ломала и резала его на куски, и вода выносила остатки в Кубань. Когда во время Второй мировой войны Красная армия оставила район и его заняли немцы, они обнаружили эти комнаты и открыли их для публичного осмотра.

(Перед отступлением Красная армия заминировала все главные здания и сооружения Екатеринодара. Мины были соединены проводами с электростанцией. Инженер станции по приказу чекиста, который неотлучно находился при нем, должен был включить рубильник в надлежащий момент. Приказ был отдан. Рубильник включен. Мгновенно весь свет в городе погас, но взрыва не последовало. Чекист понял, что это «измена», выхватил револьвер и выпустил в инженера все семь пуль. Спасти его не удалось: он умер. К стыду моему, я забыл фамилию этого человека, отдавшего жизнь для спасения города и людей. По национальности он был армянин. Уцелела от взрыва и описанная мною комната с мясорубкой).

Глава 16. Высылка. Расширение прав народных судов. Судьи-гастролеры

В станице как-то ранним утром разнеслась жуткая новость: «Началась высылка». Никто не знал, что его ждет. Списки высылаемых были секретные. Базар мгновенно опустел, на улицах также никого не было видно, и люди прислушивались со своих дворов к крику и плачу, раздававшимся то тут, то там. Высылок было три; в них попали «кулаки». Затем была еще и четвертая, в нее пошли и бедняки, и середняки, и вообще все, кто не выполнил госзаданий и мешал коллективизации. Вторая высылка проходила при особенно неблагоприятных условиях погоды: распутица, грязь, холод, снег, гнилая кубанская зима. Жалкие, худые, голодные колхозные лошади, выбиваясь из сил, тащили тяжело нагруженные подводы к ближайшей станции железной дороги, за 36 километров.

На следующий день мне пришлось добираться пешком из нашей станицы на эту станцию железной дороги. Путь напоминал отступление противника: валялись дохлые лошади, фуры со сломанными колесами, некоторые предметы домашнего обихода, сброшенные для облегчения груза. Не доходя до станции Старо-Михайловской, в глухой степи я увидел женщину, сидящую на мокрой земле, и прижавшуюся к ней девочку. Они накрылись какой-то мокрой одеждой и барахлом. Возле стояло на земле небольшое корыто из оцинкованного железа, в нем лежал мертвый ребенок. Оказалось, что на их фуре сломалось колесо и всех погнали пешком, а муж ее был на другой фуре. Она взяла свою дочку за руку, а маленького ребенка положила в корыто и тащила за собой по грязи на веревке. Так они шли и остановились ночевать, где я их застал. Силы им изменили, и они не могли встать и идти дальше. Они погибали от голода, холода и сырости. Я не буду передавать слов этой женщины, но я видел, что чаша ее страданий переполнена и она уже не верит в милосердие и помощь Бога. Я отдал им все, что было со мной: кусок черного хлеба и полкило колбасы из конины, и обещал сообщить о них в сельсовет, чтоб им прислали помощь.

Не могу не остановиться здесь на этом ужаснейшем продукте советского питания: «кази-конь», то есть казанская конская колбаса, 7 руб. килограмм. Возле станицы Тульской, над рекой Белой, на живописной полянке расположилась конская бойня. К ней подгоняют палками и дубинами, с руганью тащат на веревках, иногда волокут прямо по земле жалкое подобие лошадей, с вытекшими глазами, в нарывах и гнойных язвах, хромых, с ранами на плечах и холках, с вытертыми тощими боками крестьянских помощниц, доведенных в колхозах до состояния крайнего изнурения, болезней и худобы. Их не режут, а наносят удар молотом между ушами, и еще живых, трепещущих подтягивают за задние ноги веревкой к верхней балке и начинают снимать с теплой кожу, так как с остывшей это требует больше труда и времени. Мне приходилось часто проходить на станцию железной дороги мимо этой бойни и слышать стоны, напоминающие детский плач и вопли.

7 руб. килограмм – это за мясо для питания советского обывателя. Кожа – для защитников советской власти, для командиров и бойцов Красной армии, а для колхозов – ни копейки: они получают только акт от бойни для списания лошади с баланса, так как Госстрах платит лишь в случае падежа от болезни, но не за убой по причине истощения.

В сущности, эту колбасу в цивилизованном государстве не допустила бы к продаже ни одна санитарная инспекция, так как бойня не имеет ни водопровода, ни вентиляции, ни холодильника. Я видел это мясо, срезанное и содранное с подвешенных конских туш: оно голубого цвета, все в пленках, его бросают кусками в деревянные бочки с рассолом, а кишки для колбасы промывают тут же в стоящих деревянных кадушках. Тысячи зеленых и черных мух крупного калибра роятся и гудят, как на пчельнике, над этим скользким синим мясом.

Если вы входите в магазин, когда туда привезли партию казанской конской, вас одурманивает тяжелый запах лошадиного пота и какого-то смрада. Но люди стоят уже густой очередью, и вы становитесь тоже…

И вот я отдал той женщине и ее дочурке полкилограмма такой еды. Ничего больше у меня не было.

Но это еще не был голод. Голод был еще впереди. Это были лишь зловещие предвестники идущего голода, друга партии и правительства и помощника их в мероприятиях по проведению сплошной коллективизации в деревне.

В сельсовете станицы Старо-Михайловской женщина-председатель на мой вопрос о несчастных сказала примерно следующее:

– Знаю и без вас. Да у нас у самих