Записки адвоката. Организация советского суда в 20-30 годы - Николай Владимирович Палибин

чего крестьян довели»… Словом, каждый хотел высказаться об обидах и несправедливости. В это время из ворот одного дома на площади вылетели на толпу шесть конных красноармейцев в фуражках с черными околышами. Женщины бросились на них и стали хватать лошадей за повода, и толпа оттеснила их обратно во двор.

Набат все гудел, и толпа увеличивалась. Вскоре примчалась легковая автомашина с вооруженными энкаведистами. Один из них, мордастый, толстый, в кожаном пальто, взобрался на трибуну и стал что-то в общем крике говорить. В это время из толпы был брошен большой кусок грязи, залепивший ему всю физиономию. Он выхватил огромный маузер и, размахивая им, сел в машину и уехал. Стало темнеть, ораторы продолжали что-то кричать, но вскоре площадь опустела.

В ту же ночь энкаведисты и вооруженные активисты арестовали 128 человек, считая женщин и детей, – целыми семьями. Они исчезли бесследно. Через несколько дней мне рассказывал об этих арестах красный партизан и бандит Кононенко, который участвовал в этой экзекуции. По его словам, это «восстание» организовали кулаки, но главным образом группа адвентистов, которая явилась с топорами и ножами, спрятанными под одеждой. Они же, по его словам, напоили пьяным красного партизана Сероштана.

Как видит читатель, никакого восстания, в сущности, не было. Это было обсуждение текущих вопросов сельской жизни. Но с точки зрения советов за эту критику должны были заплатить не только мнимо виновные, но и их жены и дети своей свободой и жизнью. Вместе с тем из станичной общественности была изъята группа честных тружеников, верующих в Бога. Во время рассказа Кононенко, который назвал их «беспоповцы проклятые» и приписывал им замыслы перерезать и перебить всю советскую власть в станице, я вспомнил их духовную песнь:

Я усталый, изнуренный,Я, Господь, к Тебе иду,И, грехом обремененный,Я к ногам Твоим паду.Я, несчастный мира житель,Где покой душе найду?Я пришел к Тебе, Спаситель,От Тебя я не уйду…

Вскоре после этого события я приехал на свидание к своему клиенту в Армавирскую тюрьму. Перед тюрьмой была огромная площадь. Она вся была уставлена подводами и полна народу, как будто здесь была ярмарка. На самом деле это люди привезли «передачу» и надеялись повидать своих родных и близких, когда их будут прогонять на работы: на кирпичный завод, на колку льда на Кубани и т. д. Часто они простаивали по несколько дней, тщетно ожидая увидеть родное лицо. Так как я имел от суда разрешение на свидание, меня впустили через дверцу в тяжелых деревянных тюремных воротах. Я вошел под длинный грязный кирпичный свод, ведущий во двор тюрьмы. Здесь мне приказали сесть на садовую скамейку под стенкой свода. Передо мной была небольшая дверь в облупившейся садовой стенке с надписью «канцелярия». В это время к воротам подошел автомобиль. Три здоровых ключника распахнули ворота, и машина (это был маленький фордик с парусиновым верхом) въехала задним ходом. Из нее выскочили два молодых краснощеких чекиста с малиновыми околышами на шапках, в «галифе» и коротких дубленых полушубках. Они вошли в канцелярию. Через некоторое время один из ключников стал выводить через двор из камер мимо моей скамейки в канцелярию по одному человеку арестованных «с вещами» – всего шесть человек.

Мне запомнился высокий стройный старик с большой белой бородой, он шел без вещей, в черном поношенном пальто, без шапки, руки он держал крестом на груди и, подняв глаза к небу, видимо, молился. После него провели человека с темно-синим, опухшим лицом и с одним длинным усом, вместо другого у него был сгусток крови. Он был в барашковой шапке, надвинутой на глаза, по облику – казак. «Это Иван, глухонемой… Ох, и били же его…» – сказал один ключник другому вполголоса.

«Иван глухонемой» – это человек, который не может открыть своего имени и места жительства советской власти. Идя на пытки, муки, побои, истязания и «медицинские» испытания врача НКВД, он думает спасти себя ценой страданий и молчания. Он не может обратиться к адвокату (да адвокат тут был бы бесполезен, так как он судится в «суде», где допускается только обвинение и нет места для защиты).

Он попал в такое положение, что смог только уничтожить свои документы, а новых не сумел достать; вот и стал «Иваном глухонемым». Это было для него той соломинкой, за которую он схватился перед лицом смертельной опасности.

Через пять минут их всех стали выводить из канцелярии со связанными сзади руками в локтях и кистях и впихивать в маленькую машину. Чекисты небрежно играли наганами вокруг лиц и голов арестованных, видимо, «по инструкции», чтоб парализовать волю и ум человека. Ворота открылись, и машина ушла. Повезли на казнь. Из канцелярии пронесли жалкую верхнюю одежду и мешки с «вещами». «Ох, и чисто работают: ни шухору, ни крику», – обменялись одобрительно между собой мнением привратники. Машина умчала на смерть шесть человек пожилого возраста.

Через некоторое время привели ко мне моего клиента, хлебороба. Хотя после суда прошло всего несколько дней, я его с трудом узнал.

Это был какой-то съежившийся человек, с ввалившимися глазами, почерневший, безучастный и плохо отвечавший на мои вопросы. Из беседы выяснилось, что прошлой ночью из их камеры брали осужденных. Назвали по списку и его фамилию: «Козлов Петр».

– А я – Василий.

– Ну, тогда собирай вещи, да поскорее, и подожди, – сказал мне ключник; и всех одного за другим увели, а я остался сидеть на вещах, ожидая, что придут и возьмут меня. И так я сидел всю ночь до тех пор пока опять не появился ключник и не назвал мою фамилию и имя правильно… Ну, смерть моя пришла, подумал.

А его вызывали на свидание со мной, адвокатом. Я понял, что вызов этот причинил ему невыносимое страдание. Насколько мог, я успокоил его, дал ему копию приговора с печатью суда, по которому он осужден был лишь на пять лет, оставил ему копию кассационной жалобы, чтоб он мог предъявить эти документы в случае недоразумения, и убедил его, что его не могут взять, так как, видимо, в тюрьме был какой-то другой Козлов.

– Ну, слава Богу, не меня… а все может случиться, ведь народу сидит здесь много и разбираться некогда.

Прощаясь со мной, он снял шапку, и я увидел, что одна сторона головы его стала седой. А несколько позже, как сообщила мне потом его жена, он умер в тюрьме, так и не дождавшись рассмотрения его кассационной жалобы.

Когда я выходил из тюрьмы, к воротам опять подъехал автомобиль, ворота распахнулись, и задним ходом вошел грузовик, в кузове которого в полушубках сидели молодые чекисты. Двоих из них я узнал…

Я ночевал на Кубанской улице. Это последняя улица, идущая параллельно реке Кубани,