Две Ольги Чеховы. Две судьбы. Книга 1. Ольга Леонардовна - Татьяна Васильевна Бронзова

о сдаче их в солдаты на целых шесть лет за участие в демонстрациях или любого другого рода беспорядках, а в довершение к этим волнениям интеллигенция и те же студенты проводили митинги в защиту Льва Николаевича Толстого, которого Святейший синод отлучил от церкви!

– Как можно преследовать этого великого человека? – возмущался Чехов. – Неужели люди не понимают, что если его не будет, то в жизни образуется большое пустое место?

Чехову казалось, что, сидя в Ялте, он совершенно оторван от того, что происходило в стране, но при этом выехать в Москву у него не было никакой возможности. Врачи категорически не разрешали ему покинуть Крым, и, как послушный пациент, желающий жить, он оставался на месте, хотя его душа рвалась быть в гуще событий. Яростно будоражили его еще и письма Горького о предчувствии революции. В своих письмах он называл это «большой дракой» и уверял, что «драка» эта и есть жизнь и что только такая жизнь – прекрасна! Чехов не был с ним согласен. Он в принципе был против любого рода революций, но ответить не успел. Горького арестовали.

Глава шестнадцатая

Антон Павлович и Ольга Книппер были в разлуке уже четыре месяца.

«…Приезжай на Страстную неделю с Машей в Ялту…» – звал ее писатель, зная, что в это время она уже вернется с петербургских гастролей в Москву.

«В Ялту я не приеду. Подумай и поймешь почему. Это невозможно, – отвечала актриса. – Ты такая чуткая душа и зовешь меня! Неужели не понимаешь?..»

«…Я буду ждать тебя, – опять пишет ей Чехов. – …Я жив… хотя еще кашляю неистово. Работаю в саду, где уже цветут деревья. Погода чудесная, такая же чудесная, как твои письма… Я привез тебе из-за границы духов хороших. Приезжай к нам на Страстной. Непременно приезжай, милая, добрая, славная. Если же не приедешь, то обидишь глубоко, отравишь существование. Я считаю дни и часы… приезжай, пожалуйста. Слышишь, собака? Я ведь тебя люблю, знай это. Жить без тебя мне уже трудно…»

Ольга же настаивала на своем. «…Кажется, я буду свободна апрель и май. Тебе это улыбается? Если в театре будут репетировать „Крамера“ и „Дикую утку“ Ибсена – мне там делать нечего. А потом отпуск. Получается четыре месяца свободы! Надо подумать, как их прожить получше… Согласен? Отвечай скорее… Только пойми, милый, что в Ялту я теперь не могу приехать. Чем я приеду? Опять скрываться, опять страдания матери от скрипа ступеней, недоумевающее лицо Маши, прятки, мне это, право, тяжело, поверь мне. Ты как-то не понимаешь этого пункта или не хочешь понять. А мне трудно об этом говорить. Ты ведь помнишь, как тяжело было летом, как мучительно. До каких же пор мы будем скрываться? К чему это?.. Люди скорее замолчат и оставят нас в покое, раз увидят, что это свершившийся факт. Да и нам с тобой легче будет. Я не выношу этих неясностей, зачем так отягощать жизнь?! Ну, понял ты меня? Согласен?..»

И он понял. «…Позвольте сделать вам предложение…» – написал Чехов в своем письме как бы между прочим, в ряду других сообщений.

Вот и дождалась! Неужели?! Но опять шутит или всерьез? Ведь понять у него что-либо бывает порой очень трудно. Сердце Ольги уже прыгало от радости, как почти следом за предложением пришло следующее письмо. «…Поживаю я недурно… чувствую старость. Ты в моей особе получишь не супруга, а дедушку, так сказать…» – писал он, вероятно решив идти на попятную. Нет! Надо было срочно действовать. Срочно добить эту ситуацию! Сам он может приехать в Москву только в мае, но сейчас ждать целый месяц нельзя. Надо ковать, пока горячо. Значит, надо ехать к нему самой, и срочно!

«…Приеду, приеду!!! Ты рад? Ты улыбаешься? Сегодня одна литературная дама спросила меня, невеста ли я Чехова, – при Савицкой. Я покраснела, засмеялась и ничего не ответила – глупо?..» – написала она ему в письме, а 27 марта в Ялту уже полетела телеграмма: «Выезжаю завтра Ольга».

В тот же день прилетело обратное послание: «Счастлив жду приезда погода весенняя пароход пятницу воскресенье Антуан».

⁂

Чехов встретил ее на вокзале в Севастополе. Был четверг. Ольга специально подгадала так, чтобы парохода не было и хотя бы сутки они могли побыть в городе одни. Писатель снял в гостинице два номера рядом, так как вместе селиться было бы неприлично, и они наконец-то были весь этот день и всю ночь только вдвоем. Но всего одну ночь!

– Милая, милая моя девочка. Как же я соскучился. Как это чудесно, что ты приехала, – говорил он ей. – А я уж было собрался к тебе в Москву.

Они лежали в неширокой гостиничной кровати одноместного номера, тесно прижавшись друг к другу. В окно уже было видно слегка порозовевшее от восходящего солнца небо. Ночь отступала.

– Что ты! Я же понимаю, что в Москву тебе еще рано. Мне Маша написала, что ты кашляешь, что у тебя температура часто к вечеру поднимается. Тебе, наверно, и встречать-то меня не надо было. Ведь это семь часов по горной дороге.

– Да. Мои не хотели пускать. Но где же мы еще можем побыть спокойно одни, кроме как в Севастополе?

– Ну вот, значит, мать с Машей опять будут на меня сердиться, – расстроилась Ольга.

– Не будут. Ты же видишь, как твой приезд на меня положительно действует! Я себя прекрасно чувствую! Просто свеженький крепенький огурчик.

– Дай-ка я тебе одеяло сзади подоткну, огурчик, – забеспокоилась Ольга. – Тебе тепло? Не дует?

– Как же мне может быть холодно, когда рядом такая горячая печка, – засмеялся Антон.

– Я рада, – улыбнулась актриса. – Вот и от меня наконец-то польза есть. А спать мы сегодня будем?

– Обязательно. Надо, чтобы моя собака утром выглядела гладенькой и хорошенькой!

Ольга перешла в свой номер, легла в постель, которая показалась ей слишком холодной и жесткой, но тем не менее она моментально заснула.

Утром они сели на пароход и отплыли в Ялту.

Глава семнадцатая

Страстная неделя пролетела быстро. На Пасху приехал Бунин, что радовало не только влюбленную в него Машу, но и Антона. Он отдавал должное таланту писателя и любил вести с ним беседы. Погода стояла прекрасная. Днем было так тепло, что впору было ходить в одних платьях. Кругом цвели азалии. Воздух был исключительный!

– Все-таки крымскую весну с московской вообще нельзя сравнить. Здесь воистину рай земной, – восклицала Ольга, подставляя лицо солнцу и греясь в его лучах.

Частенько Чехов с Буниным уединялись в кабинете Антона.