Мартин Скорсезе. Ретроспектива - Роджер Эберт

поэтому мой отец в этом фильме немного сдержан, у него есть темная сторона, и в разговоре он старается себя контролировать. Мама более открыта, у них хороший баланс, и я наблюдал за ними во время съемок. Я снял фильм за три часа в субботу и еще три часа в воскресенье, всего – шесть часов, и многое узнал о том, как рассказывать истории. Важно не просто держать темп, но определенным образом относиться к реальности рассказа. Говоришь – и черт с ним! Вот такая у меня была мама. Со слегка даже сюрреалистическим чувством юмора.

Р: И в фильме это чувствуется. Я смотрел его несколько раз, и мне кажется, что камера – это машина правды. Истории, которые родители едва ли рассказали бы тебе за ужином…

М: Точно.

Р:…Они были готовы рассказать тебе на камеру, потому что хотели помочь с фильмом.

М: Именно так. Именно так. Какие тайны я узнал!.. Да нет, я шучу. Но я был удивлен, знаешь, очень удивлен. И даже те моменты, когда отец расстраивается и говорит, что я выгляжу ужасно, спрашивает, что это со мной такое, потому что я только начал отращивать бороду, и ему это не понравилось.

Р: Самое главное, они ругались по поводу переезда…

М: Они переехали.

Р: Через дорогу!

М: Через дорогу. Это-то и смешно.

Р: Если вы смотрите фильм в первый раз, остается впечатление, что они переехали из штата в штат. А они видят свой старый дом из окна.

М: Точно. Буквально через дорогу, буквально. Я не мог в это поверить. В определенном возрасте ты хочешь вырваться, уйти от родителей, считаешь, что у тебя с ними нет ничего общего. Вы не выбираете семью. К тому времени, когда я снял «Таксиста», все было немного иначе, все стало более открытым, и в конце концов, когда я снимал «Бешеного быка», я полностью принял родителей и посчитал, что они должны быть на съемочной площадке, в фильме: «А кто это? Да просто часть команды, не знаю, посадите их в уголке и налейте выпить».

Р: Их стало больше в твоей жизни. И они поняли, что их сын не является частью их мира. Но вместо того, чтобы отрицать это, они проявили интерес.

М: Да, очень любопытно. И они всегда любили кино. Мама предпочитала жанровые фильмы, похожие на голливудские, но прошло несколько лет, и она начала понимать, что я снимаю совсем другое. В любом случае, они помогали и на съемочной площадке, это придавало работе домашнюю атмосферу, другие актеры сидели вместе с ними, разговаривали… В «Мысе страха» они тусовались перед трейлером Ника Нолти. Им нравится Ник. Я выхожу из трейлера, а они сидят там и машут рукой: «Как дела?» Однажды мама пришла на съемочную площадку «Таксиста». Мы готовились к съемке финальной панорамы с крана. Кадр получился слишком долгим, но, слушайте, раз уж мне дали кран, я им воспользуюсь! (Хохочет.) С такими вещами надо быть осторожнее. Мы придумали этот кадр из расчета на кран, но… ох, это, конечно, дорогое удовольствие. Мы арендовали его только на один день и одну ночь. Так случилось, потому что у нас был только один день и одна ночь. И вот мы отъезжаем назад, освещена вся улица, и тут в какой-то момент приходит мама и говорит: «Как долго вы собираетесь держать улицу освещенной? Надо двигаться дальше». Я говорю: «Ты что, работаешь на Columbia? Ты кто? Не лезь не в свое дело, иди в трейлер». Она любила руководить. Мы стали очень, очень близки. Они готовили много еды на съемочной площадке…

Р: Она и тебя держала в узде. Помню, когда мы должны были произнести тебе благодарственную речь на кинофестивале в Торонто, я сказал: «Мы наденем смокинги, потому что мы ведущие, но ты – звезда, голливудский режиссер, ты можешь быть в джинсах». И ты говоришь: «Ах, я могу надеть джинсы!» А твоя мать сказала: «Мартин, надень смокинг!»

Мы собираемся перейти к фильму «Таксист». Ты можешь дать отмашку киномеханику? У тебя есть привычка, очень хорошая привычка, снимать лучший фильм в каждом десятилетии.

М: Надеюсь, что это действительно так.

(Аплодисменты.)

Р: Я не знаю, что значат опросы критиков, когда их приглашают проголосовать за лучшие фильмы десятилетия. Они ничего не значат, если ты проиграл. Но когда задают вопрос о лучшем фильме 70-х, это всегда «Таксист».

М: Правда.

Р: Мы оставим всех в неведении относительно лучшего фильма 80-х годов; до него мы сегодня еще дойдем. Но для меня «Таксист» является выражением 70-х, образцовым авторским фильмом. А ведь примерно в те же годы начали выходить огромные мультимедийные блокбастеры со спецэффектами. При всем уважении к Лукасу и Спилбергу, их «Челюсти» и «Звездные войны» изменили правила кино. И теперь «Таксист» кажется гораздо более необычным фильмом, чем на момент выхода.

М: Точно. Потому что надо понимать, что самым кассовым фильмом в истории примерно с 1939 по 1972 год были «Унесенные ветром». В 1972 году «Крестный отец: Часть I». В 1976 году, кажется, «Челюсти». И все изменилось.

Р: А в 77-м, возможно, «Звездные войны». А потом каждый год что-то новое. В этом году – «День независимости», в прошлом – «Парк Юрского периода»…

М: Все изменилось. Это фактически другая индустрия. Но «Таксист» – фильм, в который мы действительно верили. Очень важно, что за этой картиной стоял Пол Шредер. Это очень важно, он написал сценарий за две недели, когда был один в Лос-Анджелесе в очень подавленном состоянии. Так что фильм основан на реальных переживаниях. И я тоже бывал в Лос-Анджелесе в депрессии, и…

Р: Депрессия – кажется, корень многих твоих работ.

М: Да, это так, это так. Но не потому, что Лос-Анджелес – плохое место. Я был парнем из Нижнего Ист-Сайда, который никуда не ходил, а тут я в чужом городе, без друзей. Один. И единственным человеком, который мог ко мне зайти, был Брайан Де Пальма, и он водил меня по гостям. И мой друг Джей Кокс, когда приезжал в город, знакомил меня с людьми. Но те недели, когда вокруг никого не было, по-настоящему были ужасны. Вы можете увидеть это в фильме «Бартон Финк», когда герой говорит: «Ты не можешь бросить меня в Лос-Анджелесе!» Бедный парень начинает плакать. Он тоже новенький в городе, бедный писатель. Так что это действительно крик души Шредера. Он хочет, чтобы я всегда упоминал об этом, и я думаю, он прав. Конечно, когда я прочел сценарий (кстати, его дал мне Брайан Де Пальма), мы с Де Ниро почувствовали одно и то же – сильнейшее