Мой мир: рассказы и письма художницы - Наталья Григорьевна Касаткина

Всего тебе самого наилучшего.

Игорь Ш.

6. 9 апреля 2009

Дорогая Наташенька!

Рад, что все мои письма тебя достигли.

Посылаю тебе книгу-память об Инне Тросницкой77, сделанную любящим мужем.

Я как-то не положительно отношусь к людям, уехавшим на Запад в период перестройки. Зачем, за колбасой (условно)? Их так и называют: колбасная эмиграция.

Из моих знакомых, уехавших в тот период в Германию, некоторые уже поумирали от рака, некоторые выживают за счёт высококлассной медицины. Внешне все радуются западным благам (вроде Инны), а внутренне… Впрочем, «не судите и не судимы…» Мы-то уезжали, чтоб что-то сделать, и что-то сделали.

На днях нашего московского редактора (увы, уже покойного, умер в прошлом декабре) и меня даже наградили грамотой78. Раньше у нас «любить умели только мёртвых». Теперь, если брать редакцию в целом, любят уже и полумёртвых. Если б речь шла только обо мне, я бы отказался от всех этих процедур, но за двоих отказываться не решился. Вышел на сцену, получил кубок, и даже сказал министру культуры спасибо. Всё как полагается.

Всё хочу тебя просить и каждый раз забываю: напиши, что ты помнишь, о нашей встрече с Бурлюком. Володя Слепян в своё время отказался от моей просьбы, отмахнулся, что уже почти всё забыл. А я уже написал то, что помнил. А последнее время мне всё чаще вспоминается, как ты и Володя остались в Бурлюковском номере, чтобы натягивать холсты79, а я побежал в керосиновую лавку (была такая около ул. Герцена, ближе к Никитским воротам, в каком-то тупике), чтобы купить кулёк мелких гвоздей, иначе холсты прибивать было бы нечем. Кто приходил на встречу с Бурлюком? Люди шли по назначенному им расписанию весь день, я помню В. Катаева.

Фёдор Васильевич

Семёнов-Амурский. 1960-е

На меня теперь свалилось наследие Семёнова-Амурского. Много работ его и почти весь его архив. А я не знаю, что со всем этим богатством делать (почти готов поставить слово «богатство» в кавычки), как сделать художника неизвестного, незнаменитого – знаменитым или хотя бы известным. Я уже сделал 4 выставки С.-Ам. – две во Франции и две в Москве, – это ничего не поменяло. Начал готовить большую монографию-альбом о нём. Но на издание ещё нужно найти денег, ну а главное – что потом? Типография привозит в твой дом (сарай, кладовку, мастерскую) весь тираж, и потом ломай голову, как его распространить? Покупают единичные экземпляры, а магазины отказываются продавать изданное непрестижным издательским домом.

Да и наверное никакой художник не становится известным через альбом. Нужна большая представительная выставка в престижном месте (Третьяковка, Музей Пушкина). Но я, по моей натуре, плохой проситель. А люди, и музейное начальство особенно, – слепые. Никто не понимает, что такое тонкая живопись. Нужны лишь громкое имя и большие цены на аукционах в Лондоне, тогда, пожалуйста, только оплатите залы и уборщиц. И особо – за бечёвки и веники. Россия, куда ты катишься?

Ну вот, пока всё. Небо ясное, голубое и есть надежда на весну и лето. Целую тебя и желаю как можно больше сил и здоровья.

Игорь Ш.

7. 2 мая 2009

Дорогой Игорёк!

Позавчера я отправила тебе маленькое письмо, наверное, маловажное для тебя, т. к. там в основном были мои домашние события. А теперь хочу дополнить о встрече с Бурлюком80. Хотя мало что помню. Да я и как-то не обращала особенного внимания на тех, кто к ним приходил. Моё внимание было полностью в его рассказах о жизни там, в его «поместье» во Флориде81.

Помню, он рассказывал о том, что его одолевали посетители, мешали работать. Тогда пришлось выстроить ещё один дом, мастерскую. Посетители стали мешать уже в 2-х домах. Тогда он выстроил 3-й дом, музей своей живописи. Стало полегче жить и работать. Не знаю, сохранилась ли у меня его открыточка с белой фигурой индианки на скале, которая служила своеобразным маяком в океане. Книжка о Мунке, которую он мне подарил, точно не сохранилась. Там был автограф, вернее Бурлюковский текст на титульном листе, я его помню: «Дорогой, светлой талантливой художнице Наташе Касаткиной. С любовью и пожеланием успехов в жизни. Давид, Маруся Бурлюк».

Было столько событий с тех пор, много унесено «ветром» (грабежи, пожар и т. д.), даже сама гостиница «Москва» (это очень жаль)82…

На следующее утро я пошла по своим хозяйственным делам на Полашевский рынок, неподалёку от дома. И там увидела (единственный раз в жизни) мелкие дикие тюльпанчики. Мне они понравились, и я решила купить их и отнести Бурлюкам, чтобы их порадовать. Купила всю пёструю охапку и отнесла. Отдала горничной, и она поставила их в большую вазу в номере. Кажется, они писали потом в журнале об этом тоже83.

Прошли годы. И Бурлюки приехали в Москву опять, уже в последний раз. Старенький, но по-прежнему энергичный Д.Д. и милая старушка М.Н. Меня свёл с ними Февральский84. Он был с Д.Д. в приятельских отношениях, они были «на ты». Ф. спросил Д.Д., когда они встретились в Музее Маяковского, помнит ли он меня. Он очень оживился и загорелся увидеться. Ты и Володя уже отсутствовали в это время. Вот мы и пошли с Ф. уже теперь в гост. «Националь», в ресторан, в назначенное время. Бурлюк потащил меня к окну, взял моё лицо в руки и долго рассматривал. Сказал, что я «молодцом», и спросил: «Кто же из тех молодых людей на вас женился?» – «Никто», – ответила я. Он громко воскликнул: «Ну и дураки!» (Прости, это всего лишь цитата.) Затем расцеловал меня, потом ещё, ещё и ещё. И когда я уже начала немного вырываться из его объятий, он сказал: «Не бойтесь, это я так, как гранд-папа́». Весь ресторан с интересом наблюдал эту сцену. Ну а мы вернулись за его столик. Тут я заметила, что за соседним столиком сидело много его знакомых. Один из них подсел ко мне и очень подобострастно попросил сделать в его альбоме набросок с Д.Д. Я сделала. И немного увлеклась, перевернула страницу и стала делать ещё один набросок. А тут вдруг этот дядька кинулся ко мне (зелёный от злости) и громко зашептал, что он просил один набросок, что каждый лист в его альбоме «на вес золота», что тут автографы разных знаменитостей и теперь ему нужно будет вставлять новый лист. Это был какой-то фанатик-коллекционер. Ну, Бог с ним!

Давид Бурлюк с сыном Давидом рядом со статуей Хирама Пауэрса «Индианка». Хэмптон-Бейз, Лонг-Айленд. 1950-е

А М.Н. пошла в свой номер и принесла мне подарок, сказала, что это она купила специально для меня, они были уверены, что мы встретимся. Дома я развернула свёрток и увидела голубое, очень красивое летнее