Дмитрий Быстролётов - Пир бессмертных: Книги о жестоком, трудном и великолепном времени. Цепи и нити. Том V

Тэллюа спокойно стоит в сиянии небесных лучей, желтый и голубой атлас широких одежд мягко блестит в полутемном шатре. Неясно, очень неясно я вижу золотой обруч от уха к уху, продолговатое смуглое лицо, блестящие черные глаза и ярко накрашенный алый рот. Тонкие брови насмешливо вздернуты.

«Нет, не рабыня, — думаю я, усаживаясь на ковер, — и, к сожалению, не моя».

Рабыни принесли несколько больших и малых кувшинов и чашки.

— Туареги не пьют и не курят, но они — люди, и у них есть своя страсть, национальное удовольствие и слабость — чаепитие, — поясняет Лионель. — Это единственный в Африке народ чаехлебов. Да-да, не удивляйтесь, ван Эгмонт: в центре Сахары ценят чай не менее, чем под пагодами Пекина или в Лондоне. Сейчас вы увидите ритуал приготовления чая в горах Хоггара.

Между тем Тэллюа насыпала в большой кувшин с широким горлышком из кувшина с узким горлышком сахарный песок, отмерила из маленького красного кувшинчика китайский чай — так, как это делают аптекари — постукивая пальчиком по горлышку, долила немного кипяченой воды и стала покачивать смесь, заглядывая одним глазом в горлышко. Когда заварка настоялась, девушка крикнула, и другая рабыня быстро внесла котелок с еще булькающим кипятком. Туда и была добавлена заварка — началась церемония чаепития. Тэллюа говорит что-то рабыне, гортанный голос звучит, как мягкие удары медного гонга, произнося сложные формулы здешних любезностей, она певуче растягивает слова.

Видимо, девушка с удовольствием играет роль хозяйки. Она стоит, слегка опустив голову, искоса поглядывая на нас троих. Лионель блаженно молчит, я разглядываю хозяйку, разговор поддерживает Лаврентий. Раза два я испытывал горячее желание за наглый тон и шутки встать и сильно ударить его по голове.

— Откуда едет Большой Господин?

— Из Голландии… Ты знаешь, где это?

Тэллюа делает грациозный жест отрицания.

— Очень далеко. Там всегда дождь.

— Каждый день?

— Совершенно точно.

Тэллюа изумленно переглядывается с рабыней. Она явно завидует мне.

— Но если идет дождь, то солнца нет?

— Нет. На небе там всегда тучи. И часто бывает холодно и темно.

Теперь девушка разглядывает меня с сочувствием.

— Бедный Большой Господин… Зачем же он живет в такой стране?

Тэллюа озадачена и с любопытством ждет ответа.

— У него там много жен, — объясняет Лаврентий.

— Сколько же?

— Да пятьдесят наберется наверняка.

Девушка удивлена и что-то соображает.

— А детей?

— По трое и больше от каждой. Всего 168.

Этот вопрос обе женщины обсуждают между собой довольно долго. Цифру 168 переводят неуверенно, и Дерюга подтверждает ее на пальцах.

— Аллах возлюбил Большого Господина, — серьезно заключает Тэллюа и глядит на меня с уважением. В эту минуту у нее милый вид совершенного ребенка.

— Сколько тебе лет, Тэллюа? — спрашиваю я. Она отвечает по-французски, я понимаю только слово десять.

— Десять, — подтверждаю я, показывая пальцы обеих рук, — и еще сколько?

Рабыня предлагает помощь, но мне приятно говорить с самой хозяйкой, и я продолжаю разговор на пальцах. Мы не понимаем друг друга. Тэллюа, мило улыбаясь, оборачивается к служанке и произносит длинную фразу.

— Если Большой Господин хочет знать точно, сколько госпоже лет после десяти, — переводит женщина, — то пусть остается на ночь и считает — если у него хватит сил.

— Здорово! Здорово! — захлебывается Лаврентий. — Что за неприличный ребенок!

— В том-то и дело, — сухо отвечаю я, — ребенок не может быть неприличным. Это удел взрослых, и не всех.

Граф доволен, он смеется до слез, вытирая сильно надушенным платком вспотевший лоб, но глаза у него злые, волчьи.

— На кого это вы намекаете, высокоуважаемый друг?

Однако ссоры мне не хочется: она может быть истолкована как излишняя заинтересованность в девушке. Но очарование беседы исчезло.

Я встаю, поднимаются и остальные гости. Провожая нас к выходу, хозяйка просит пожаловать к обеду и вечером на праздник, устроенный в мою честь. Раскланиваясь, слышу легкий шум шагов, оборачиваюсь и вижу молодого верблюда, которого под уздцы ведет с прогулки хромой раб.

— Что за великолепный скакун! — останавливаюсь я. Благородное животное снежно-белой масти шаловливо перебирает тонкими ногами, толкает слугу боком, в то же время весело косит на нас огромными черными глазами, как будто кокетничая и заигрывая.

— Это — Антар, — просто говорит Тэллюа.

— Знаменитый скакун, его знают все наездники Сахары. Лучший мегари от Туниса до Тимбукту, — добавляет Лионель.

— Откуда он здесь?

— Из Агадеса. Подарок аирского султана, — с гордостью через переводчицу объясняет Тэллюа, лаская животное. — Он у меня как сторожевой пес — все понимает!

— И ты не боишься садиться на такого скакуна?

— Боюсь?.. Я?

Боже, как это было сказано! Мы обменялись долгими взглядами, острыми, как клинки. Я с сигаретой в зубах поправлял на голове высокий шлем, девушка стояла и смотрела исподлобья. Антар мягкими губами перебирал складки небесно-голубого халата.

Глава 6. Страна Страха

Отдыхать не хочется: жары нет, и потому не чувствуется усталости. Спускаюсь к своей палатке, беру фотоаппарат и Саида. Оглядываюсь вокруг, с чего начать?

Так вот он, таинственный туарегский аррем!

Наилучший образец жизни в Стране Страха! Ну, что же, с него и начнем.

Большие оазисы в Сахаре чаще всего построены на холмах. Глинобитные дома, оштукатуренные известью, кажутся издали горой битого сахара, уложенного правильной пирамидой с белой мечетью наверху. У основания пирамиды — пыльная пальмовая роща, колодцы с воротом и ослом на веревке, канавки мутной горячей воды, кучи вяленых фиников и мухи, мухи. Между прочим, пальмы и финики в Сахаре — дело рук человеческих: цветы здесь опыляются искусственно. Араб, взобравшись на верхушку финиковой пальмы, трясет цветущие ветви — что делать, пчел в Сахаре нет! Маленький оазис издали вообще не виден, и не раз истомленные жаждой путники не могли его отыскать, хотя знали, что он совсем рядом, и умирали в сотне шагов от колодца. Типичный сахарский оазис — это группа полузасыпанных пальм на дне глубокой впадины между двумя горками песка и гальки. Зритель такую картину воспринимает как печальное зрелище — в океане серой смерти островок серой жизни, обреченный на исчезновение. Горный аррем имеет совсем иной вид.,

На серо-желтых склонах узда рассыпаны глинобитные хижины, около которых за низкими земляными заборчиками видны ровные ряды грядок — там зреет просо и бобы. Около канавок с прозрачной прохладной водой стоят усыпанные плодами кусты помидоров. Пальм нет, здесь прохладно, финиковые пальмы, как говорят арабы, растут головой в огне и ногами в воде. Всюду видны зеленые лиственные деревья и кусты, пятачки сочной травы и маленькие лужайки приветливо ласкают глаз. Все слегка покрыто пылью, все имеет бархатный оттенок, как на чудесных акварелях Расселла флинта.