На перекрестках встреч: Очерки - Людмила Георгиевна Зыкина

За шесть с лишним десятилетий своей деятельности Юрок организовал более ста тысяч представлений, и ни в одном из них не было посредственностей или даже артистов «золотой середины».

– Такие люди лишь создают трудности для антрепризы, – признавался он, когда я спросила его, почему он приглашает только самых известных певцов и музыкантов. – Концертные фирмы «Каламбиа артисте» и «На-шионал корпорейшн» контролируют львиную долю ангажементов, и ни та, ни другая не рискует приглашать артистов средней известности, хотя они и составляют большинство. «Середняку» очень трудно вскарабкаться на вершину популярного Олимпа.

– Но ведь часто бывает, что высокому мастерству предпочитают настоящий балаган…

– Порой такой выбор диктуется модой, от которой никуда не спрячешься. Согласен, что искусство, как и всякая другая область познания жизни, не зиждется только на гениях н талантах. Но их пример учит концентрировать духовные приобретения с максимальной отдачей.

Актер по натуре, Юрок вжился в созданный им же самим образ, и это немало способствовало его славе и авторитету. Многие артисты мне признавались, что его имя на афише и личное присутствие на концерте или спектакле значительно содействовало успеху выступлений.

Были ли у него трудности? Были, и достаточно большие. Но он не приходил от них в отчаяние, они придавали ему силы, и в этом – один из секретов его успехов. Не раз приходилось, например, ему выступать в роли искусного дипломата, устраняющего неприятности с большим спокойствием и тактом. Неизвестно отчего, но факт остается фактом: на одной из репетиций Шаляпин вспылил и едва не подрался с таким же невыдержанным директором «Метрополитен-опера» итальянцем Джулио Гатти-Казацца. Размахивая своим огромным кулаком перед лицом директора, он назвал театр конюшней. Гатти-Казацца ответил в том же духе. Взаимные оскорбления создали непреодолимое препятствие для дальнейших выступлений Шаляпина. Конфликт устранил Юрок. Он спокойно сказал Гатти, что русский артист страшно смущен и раскаивается в своей несдержанности. Затем сообщил Шаляпину, что Гатти чуть не плачет, потому что весь сезон пропал, если Шаляпин не выступит. На следующий день вчерашние враги без слов бросились друг другу в объятия, и ссора мгновенно забылась.

Бывали случаи, что Юроку приходилось добиваться постройки эстрады в суточный срок, отменять рейсы и закрывать аэропорты, изменять программы телевидения.

– Это не профессия, а неизлечимая болезнь, – не без грусти заметил как-то Юрок, стараясь объяснить мне, почему он больше полувека с неослабевающим увлечением занимался сложным и хлопотливым делом устройства выдающихся артистов, каждый из которых был еще человеком со своим взглядом, особенностями, привычками, манерами.

Я убеждена, что мало кто из американцев сделал в своей жизни столько для углубления и расширения взаимопонимания между народами, сколько Соломон Юрок. Когда вторая мировая война кончилась и началась так называемая «холодная война», Юрок продолжал вынашивать грандиозный план обменных гастролей. Задача оказалась нелегкой. Переговоры длились почти десять лет. Наконец, в 1958 году, благополучно преодолев все препятствия и препоны, он добился своего: Америка аплодировала ансамблю народного танца СССР под художественным руководством Игоря Моисеева. Приезд «моисеевцев» положил официальное начало культурному обмену между США и СССР.

– Глядя на завороженную танцем публику, – вспоминал Юрок, – и просматривая переполненные неудержимым восторгом газетные статьи и фотографин на первых полосах, я испытывал чувство человека, первым одолевшего дистанцию олимпийского марафона в тот момент, когда секундомеры закончили победный отсчет. Позади остались несколько «подготовительных» лет борьбы за то, чтобы Новый Свет увидел подлинные шедевры искусства. Довольно внушительная стена равнодушия, сомнений, нежелания «иметь дело с Советами» рухнула, и перед многими тысячами американцев во всей красоте предстали выдающиеся достижения советского народа, о которых никто за океаном и не слыхал. Подавляющему большинству американцев увидеть на сцене драму, оперу или балет, услышать симфонический оркестр удавалось чрезвычайно редко. На всю страну имелось не более трех балетных групп общенационального значения и не было ни одного профессионального хора. Симфонические оркестры, которые, казалось бы, являлись органической частью культуры крупных городов, отнюдь не процветали, а, наоборот, работали с огромным дефицитом, не обеспечивая прожиточного минимума музыкантам, занятым в них. Правительственные субсидии были крайне малы. Разного рода «меценаты» тоже не слишком раскошеливались на нужды культуры. Помощь филантропов составляла менее двух процентов всей частной филантропии.

– Недавно, – перебила я Юрока, – газеты информировали Америку, что труппа «Национального балета» Вашингтона, в прошлом процветающая и жизнеспособная, перестала существовать, не пережив экономического кризиса.

– Это еще полбеды, – ответил импресарио, – хорошо, что хотя и чудом, но уцелели «Американский балетный театр» и балетная труппа Марты Грэхэм – жемчужины американского балетного искусства. В опасности находится и «Нью-Йорк сити балле», испытывающий из года в год значительные финансовые затруднения.

Еще на заре культурного обмена я понимал, что Америка нуждается в увеличении дозы живительных соков, оздоровляющих ее. Но делать это было непросто. В некоторых сферах нашлись, например, люди, всерьез считающие русскую старинную кадриль или танец «Партизаны» «коммунистической пропагандой». «Мистер Юрок, не пора ли вам урезонить ваш не в меру разыгравшийся аппетит по отношению к Советам?» Подобные телефонные звонки исходили от тех, кого не устраивало сближение двух культур, а значит, и народов.

Да, Юроку нелегко было разворачивать свой концертный бизнес в то время, когда слова «красные» и «русские» внушали в Америке всеобщий страх и бомбы сионистов не случайно рвались в его конторе на 5-й авеню Нью-Йорка.

Бывали времена, когда Юрок приезжал в Советский Союз по нескольку раз в год. Здесь у него было много друзей. Я заметила, что ему доставляло удовольствие слышать русскую речь и самому говорить по-русски. Его жена Эмма Рунич рассказывала о том, с каким увлечением Юрок собирал книги о русском и советском искусстве, а в короткие минуты отдыха слушал музыку – произведения Чайковского, Рахманинова, Прокофьева, Шостаковича. Если же переходил на английский, говорил скупо, по-деловому, глаза его гасли.

Юрок очень любил актеров, и те отвечали взаимностью. Айседора Дункан, Марта Грэхэм, Агнесса де Милль, Давид Ойстрах, Артур Рубинштейн почитали его как доброго и заботливого отца.

– Артисты как дети, – любил говорить он. – Их надо вовремя накормить и вовремя уложить спать.

Юрок очень гордился тем, что о нем написала когда-то «Нью-Йорк тайме». Однажды он достал из бумажника эту пожелтевшую газетную заметку и протянул ее мне. Среди прочего там было написано: «Сол Юрок сделал в нашей стране для музыки столько же, сколько дало ей изобретение фонографа». Сказано, конечно, с большим преувеличением, но доля истины в этих словах, безусловно, есть. Во всяком случае, он от души был предан своей профессии и верил непоколебимо