Святые русской Фиваиды - Максим Александрович Гуреев

Церкви Спасский Димитриев Прилуцкий монастырь вошел как первая общежительная обитель на Русском Севере. Как мы уже говорили, иноки-отшельники, пришедшие в белозерские пределы из Новгорода еще в XIII веке, принесли с собой особножительный тип монашеского поселения, именуемый идиоритмом и имевший распространение в Древней Церкви, в частности, во времена преподобного Антония Великого – основоположника христианского монашества и, в частности, отшельничества, как крайней формы иноческого служения.

Предпочтение, отданное преподобным Димитрием общежительной форме монашеского бытования, надо полагать, имело две причины.

Первая – уже в Переславле-Залесском святой игумен установил киновию (общежитие) в своем монастыре, подражая общежитию преподобного Сергия в его Троицкой обители.

Вторая – всяческое искоренение новгородских традиций не только в Вологде, но и на Русском Севере в целом, было частью политического ангажемента того времени, когда Московско-Новгородское противостояние было предельно актуальным. Можно утверждать, что эта причина нисколько не нарушила сосредоточенности Димитрия Прилуцкого на главном, соблюдая строгую киновийную уставность, он сохранил сергиевскую бдительность в ожидании «времени жатвы».

Общежительный устав Спасо-Прилуцкого монастыря ни в коей мере не отменял индивидуальной аскезы монашествующих, и сам преподобным являл тому яркий пример для подражания. Читаем в житии святого: «Пост его был таков, что часто по целым неделям он не принимал никакой пищи и даже в праздники, когда по церковному уставу, полагалось инокам разрешение на то или другое и некое утешение, сам он питался одною просфорою с теплою водою, подаваемою ему келарем в малом глиняном сосуде. Во всем монастыре ни на ком не было одежды хуже, как на самом игумене: это был ветхий, заскорузлый тулуп из жестких овчин, который зимою не защищал его от холода и от которого летом он постоянно обливался потом, под этою одеждою на голом теле пр. Димитрий всегда носил еще железный крест с тяжелыми цепями».

Можно утверждать, что святой Димитрий Прилуцкий был одним из первых аскетов Северной Фиваиды, кто избрал подвиг ношения вериг. И сделано это было не случайно. Еще в Переславле о подвижнике ходили слухи, что он красив лицом, и это привлекало к нему на службы большое количество женщин. В «Исторических сказаниях о жизни святых…» отец Иоанн Вирюжский приводит следующий эпизод: «Одна из знатных переяславских жен, наслышавшись о необыкновенной красоте молодого игумена, сделалась усердною посетительницею монастыря. Долгое время старания ее увидеть пр. Димитрия были безуспешны, и вот она, подстрекаемая пустым женским любопытством, забыв приличие и стыд, подкрадывается к его келье, припадает к окну и смотрит на игумена. В это время преподобный готовился в своей келье к Божественной литургии и, не предполагая, чтобы кто-нибудь мог быть близ кельи и видеть его, имел лицо свое открытым. Лицо подвижника сияло необыкновенным светом, он показался ей не человеком, а ангелом и она до того была поражена его строгим взглядом, что от страха упала на землю и во всем теле своем почувствовала совершенное расслабление и изнеможение. Крик ужаса и рыдания привлекли к ней некоторых из братий, проходивших в это время в церковь».

Узнав о происшедшем, преподобный лишь сказал: «Для чего ты, неразумная, захотела видеть грешника, уже умершего для мира?» Ответом женщины стали слезы ее раскаяния, и к ней вернулась возможность двигаться.

Умерщвление себя для мира, истязание плоти, сокрытие лица – такими способами Димитрий Прилуцкий ввергал себя в метафизическую Фиваиду, откликался на ее зов, потому что оказаться и затвориться в действительной пустыне среди диких лесов, непроходимых болот и безлюдных мест он не мог, окончательно уверившись в том, что подобный «род жизни его неуместен Богу».

Рассуждая о Древней Церкви, протоирей Георгий Флоровский писал: «Итак, монахи оставляли мир сей, чтобы на девственной земле пустыни построить новое общество, создать там по евангельскому образцу истинную христианскую общину».

Рассуждая о «девстве земли» Северной пустыни, невольно приходишь к мысли о том, что перед преподобными Кириллом и Ферапонтом, Александром Куштским и Дионисием Глушицким, Димитрием Прилуцким и авнежскими мучениками стояла задача куда более сложная (если тут вообще уместно сравнивать), а именно – одушевить невозделанную пустыню человеческого окаменения, наполнить Евангельским содержанием не столько Цыпину гору или Кубенское озеро, Авнежскую волость или Глушицкий лес, сколько жизнь тех, кто издревле обитал в этих дремучих, Богом забытых местах.

* * *

Часть маршрута до Прилук, там, где «на Прилуце» поставил монастырь святой Димитрий, я проехал на троллейбусе. А потом вышел – то ли потому, что надоело трястись, то ли потому, что подумал, мол, не пристало в древнюю обитель ехать на общественном транспорте. Хотя почему не пристало? По-всякому раньше странствовали, чем троллейбус хуже?

Одним словом, я вышел и пошел напропалую, потому как тут одна дорога – к ж/д переезду. Историческая часть города закончилась довольно быстро, и пошли промзоны, заправки, какие-то ремонтные мастерские, бетонные заборы, заброшенные предприятия, да старые полурасселенные бараки.

От центра до монастыря – около четырех километров. Километра два я проехал, значит, осталась половина, но она почему-то никак не кончалась, тянулась уныло и однообразно.

Раньше, на пути в Кириллов по старому Верхне-Вологодскому шоссе, я всегда встречал у самой дороги часовню – сначала разгромленную и заколоченную, а в последнее время отремонтированную и побеленную. Каждый раз проезжал мимо и ни разу не зашел в нее, даже когда это стало возможно, но всякий раз находил это место таинственным каким-то, загадочным, хоть и располагалось оно на задах отстойника железнодорожных вагонов.

Раньше тут было село Григорьевское, на средства жителей которого часовня эта и была выстроена во второй половине XIX века, потом эта местность стала промышленным районом города – Станкозавод, Мясомолмаш, все тут.

А вот на пути в Прилуки никаких часовен не было, только где-то слева, судя по карте, петляла река Вологда.

Наконец показались башни монастыря и переезд, расцвеченный красным мигающим светофором, ждали поезда…

Из воспоминаний А. Н. Муравьева: «Большое движение было в слободе Прилуцкой, народ толпился около монастыря и в ограде, потому что это был второй день летнего праздника сей обители (16 июня. – М. Г.), – память перенесения иконы преподобного, которую прислал Великий князь Иоанн (Иван III Васильевич. – М. Г.) по случаю бывшего ему видения в походе Казанском. Накануне служил епископ Вологодский в Прилуках, и городские жители во множестве стекаются в обитель, так что и внутренний сад ее был наполнен гуляющими. Хотя не совсем удобно было осматривать древности монастырские, однако, так как уже три раза я это откладывал и не надеялся более быть в Прилуках, то решился осмотреть все достойное внимания в обители, сколько сие позволяло время и стечение народа».

Из истории перенесения образа преподобного Димитрия Прилуцкого чудотворца: в 1487 году великий князь Московский, государь всея Руси Иоанн III Васильевич, отправляясь в свой Казанский поход, закончившийся взятием города, взял с собой келейную икону святого Димитрия Прилуцкого (по другой