Андрей Соболь: творческая биография - Диана Ганцева

— «человека с опустошенными нервами, с остановившейся чувствительностью и даже с пустыми, такими же, как его сердце, глазами»5, уже не было сил ни на любовь, ни на ненависть, ни на революцию, ни на контрреволюцию, поэтому единственно возмажным выбором становится отказ от выбора: и гибнет под прикладами Гиляров («Салон-вагон»), и погибает от выстрела своего «адъютанта» атаман Дзюба («Когда цветет вишня»), и будет расстрелян в ГПУ бывший поручик Дмитрий Смоляков («Китайские тени»).

В это же время идет поиск своей формы освоения изменившейся и продолжающей меняться реальности. При этом А. Соболь улавливает и использует прежде всего то, что у всех на слуху, что является уже общепринятым и повсеместно используемым. Так в его произведениях появляется и «метельный» стиль, и «рваный» ритм, и «лоскутное» построение текста — те формальные элементы, которые в литературе 1920-х были общим местом. Но подобные способы отражения действительности, позволяя «уложить» некоторые ее проявления в пространство текста, зафиксировать в рамках произведения, все же не дают возможности упорядочить, усмирить хаос, который прорывается в слишком обильных напластованиях перечислений, в истерических, надрывных интонациях, в броских, но не передающих сути образах.

Почва ходила под ногами, и было необходимо определяться, но не было у А. Соболя решимости К. Федина, А. Фадеева, Д. Мережковского, И. Бунина. Подобно своим героям, он восхищался способностью других ясно видеть, четко мыслить и упорно верить: «Янек знает, что надо убивать врагов, беспощадно давить их, как давят клопов, сметать с пути клопиные шкурки, всю нечисть, чтоб заново перепахать человеческую землю. Для Янека нет колебаний: тиха украинская ночь — чушь, дребедень: украинское собачье болото — и надо перевернуть его вверх дном, перекатавасить, чтоб этому самому тихому небу жутко стало, уж коли пошла водоверть — так пусть бурлит вовсю — несокрушимая, неуемная» («Человек за бортом», III, 15). Но, так же как и они, не мог сделать выбор: «Да-да, чудесно имя твое, водоверть великая, но как, но как заставить сердце в муке двойной, в двух изгибах раненное, застыть, замереть…» («Человек за бортом», III, 15).

Все изменилось в 1923 году, когда возникла угроза самому попасть под топор революционного террора. В августе 1922 г. на XII Всероссийской конференции РКП (б) обсуждался вопрос «Об антисоветских партиях и течениях». К этой конференции был приурочен открытый судебный процесс над руководителями партии эсеров, подтверждавший тезис о том, что «революция и в самом непосредственном смысле все еще находится в опасности»6. Были выработаны «практические меры борьбы с буржуазным влиянием в различных сферах общественной жизни, особенно в… культурно-просветительских учреждениях, печати…»7. Вслед за ликвидацией небольшевистских партий, прошедшей в 1921–1923 гг., прокатилась волна репрессий в отношении их действительных и бывших членов.

Общественно-политические процессы отражались и на литературной жизни. В 1922–1923 гг. формируется Рабочая Ассоциация Пролетарских поэтов, которая выступала за борьбу с усиливающимся буржуазным влиянием в литературе. В критике, основой которой становилось пролетарское, марксистско-ленинское мировоззрение, все чаще проявлялись категоричность суждений, ортодоксальность взглядов, революционная убежденность. Начиналось формирование идеологии и соответствующее «воспитание» литераторов.

А. Соболь еще слишком хорошо помнил застенки ЧК в Одессе, куда он попал в феврале 1921 г. как «бывший эсер, бывший комиссар, бывший сотрудник буржуазных газет»8, и нары Бутырской тюрьмы, из которой его удалось вызволить только спустя несколько месяцев благодаря помощи видных писателей во главе с М. Осоргиным. Кроме того, ему приходилось думать о семье: «при нем состояли: жена, ребенок, мать, теща, старая нянька, он был сам шестой. В это тяжкое время, когда каждый с трудом ухитрялся промышлять на себя одного, у него, на его узких, слабых плечах, было пять человек. Груз был слишком тяжелый»9. Берта Файвуш, встречавшаяся в сентябре 1923 года с А. Соболем в Москве, писала впоследствии: «В эту встречу, в 1923 году, мне впервые стало тревожно и больно за Андрея. В его глазах появилась беспокойная тоскливость, высокий лоб укладывался в складки, и тогда он впервые за время нашей дружбы жаловался мне на трудную жизнь»10.

Последней каплей стала волна травли писателя в печати после опубликования романа «Бред», повестей «Салон-вагон», «Обломки» и рассказов о гражданской войне. Будучи обвиненным в реакционности, проистекающей из «жалкого идеологического багажа»11, и приверженности «интеллигентским элементам, ликвидируемым революцией»12, Соболь был вынужден предпринимать ответные шаги.

И 14 сентября 1923 года в «Правде» появляется «Открытое письмо А. Соболя», в котором он в русле борьбы с безыдейностью утверждает, что писатель не может быть аполитичным, и хотя не раскаивается, но признает свои ошибки: «…раскаиваться мне не в чем. В бурные, грозовые годы, прошедшие перед нами и сквозь нас, ошибалась, спотыкалась и падала вся Россия. Да, я ошибался, я знаю, где, когда, и в чем были мои ошибки, но они являлись органическим порождением огромной сложности жизни. Безукоризненными могли себя считать или безнадежные глупцы, или беспардонные подлецы. В отсутствие глупости и подлости в себе я не нахожу повода для раскаяния»13. А месяцем позже, 27 октября 1923 г., он пишет статью «Косноязычное» с подзаголовком «О советской литературе», в которой объясняет свою позицию по отношению к современной литературе и своему в нее вкладу и пытается отстаивать право на собственное слово.

Основной тезис статьи сформулирован в первой же фразе: «Мы косноязычны», и далее А. Соболь разворачивает этот тезис, подкрепляя его конкретными фактами. Основную проблему современного литературного процесса он видит в отсутствии писательского любопытства: «Любопытство, внутреннее, насыщенное, сгущенное, то любопытство, что пробивается сквозь каждое слово, жадно ощупывает вещи, идеи, людей, пролезает во все норы и щели, ищет все концы и все начала, срывает все замки и открывает все двери — и запретные, и общедоступные, ловит каждый шорох и отмечает каждый штрих жизни и смерти, любви и ненависти, — это любопытство обернулось у нас художественным разгильдяйством»14.

Отсутствие любопытства ведёт к разбросанности взгляда, расточительности стиля: «Русский писатель теряется в владеньях своих… бродит он по участкам своим, не овладев ни мерой, ни весом, ни объемом. И — разгильдяй! — в чресполосице своей проникся единой „хозяйственной“ мудростью: в большом хозяйстве всякая дрянь пригодится. И тащит все. И все в одну кучу. Так любопытство превратилось в любопытничанье, а художественная жадность к монолитным кускам жизни в пустое коллекционирование пустых разрозненных кусочков. Так сгущенность обернулась расплывчатостью». И так увлекшись ненужным описательством, современная литература постепенно теряет своего читателя, который уходит к более интересным книгам с авантюрными сюжетами, к героям — «Тарзанам». А. Соболь отметает всяческие попытки обвинения читающей публике в отсутствии вкуса и падкости