Александр Мень. Пастырь. Свет во тьме. Повесть о жизни и мученической смерти - Михаил Александрович Мень

пришел к своему концу, агонизировал, оно продлило его существование, оно вдохнуло в него новую жизнь, древний мир смог перекинуть мост в Европу, будущую Францию, Германию, будущую Британию, будущую Русь, в будущее множество других христианских цивилизаций. Значит, верить – это действовать, а действовать – это значит служить Богу».

* * *

С наступлением новой политической реальности появилась возможность издавать книги. В 1990 году 150-тысячным тиражом вышла книга «Святые Древней Руси» Георгия Федотова. Отец Александр написал к ней предисловие. Вслед за нею пошли другие – так пробивался железный занавес, возведенный атеистической системой.

У отца Александра сложились добрые отношения с Юлианом Семеновым и Чингизом Айтматовым. Айтматов пригласил его в июне 1989 года в Германию. Была сформирована представительная делегация, в состав которой входили писатели и общественные деятели, а также два священнослужителя – отец Александр и митрополит Питирим (Нечаев). Делегация приехала в Бонн, тогдашнюю столицу Западной Германии, предваряя приезд Михаила Горбачева. Визит Горбачева оказался весьма значимым – осенью того же года пала Берлинская стена, и начался процесс объединения Германии.

На конференции к отцу Александру подошел Чингиз Айтматов и сказал: «Вот как хорошо, что вы оказались здесь единственным человеком, который говорил о Христе». Тогда же по предложению друзей он нелегально, без визы, на машине поехал в Брюссель, где познакомился с Ириной Посновой и ее сотрудниками, которые на протяжении многих лет издавали его книги. В июне 1990 года состоялась вторая поездка в Германию – отца Александра пригласили принять участие в российско-германском Вайнгартенском международном симпозиуме «Индивидуальное и массовое сознание».

Ученики отца Александра начали вести дневники, фиксировать беседы, сохранять магнитофонные записи. Они уже чувствовали: это не просто пастырь, не просто человек – это голос времени, его нужно сохранить.

Вместе с этим ощущением росла тревога. Слишком много было сказано. Слишком ясно. Слишком громко. В тех, кто привык действовать в темноте, просыпалось раздражение. Они пока не могли ударить прямо, но готовились. Ощущение, что за спиной батюшки опасность, было у многих близких ему людей, но это, конечно, не могло остановить его.

Закрыть вопрос

Весной 1990 года в ресторане на Покровке в частном кабинете сидел генерал КГБ. Он был в отставке, но остался при делах и серьезных связях. Высокий, сухой, с тяжелым взглядом, привычным к допросам и беседам с подчиненными, он сидел и медленно размешивал чай ложкой. В то время многие сотрудники КГБ уходили со службы, чтобы обезопасить себя. В стране ползли слухи о возможной люстрации. Многие шли работать в органы государственной власти, в нарождающийся бизнес, в службы безопасности госкомпаний. Они, отступая с предыдущих позиций, как спрут опутывали страну своими щупальцами. Втирались в доверие к наивным демократам, претендующим на управление страной, занимали новые позиции. Готовились к реваншу. Генерал не носил форму уже давно, но его мундир будто был с ним – в выправке, в интонации, в манере говорить. Напротив генерала сидел его бывший подчиненный, полковник Селиверстов. Они довольно давно не виделись. Это была неформальная встреча, но на таких встречах теперь решалось больше, чем на ведомственных совещаниях.

– Ты проиграл, Селиверстов, мы проиграли, – тихо сказал генерал, глядя ему в глаза. – Твой «Миссионер» стал лицом нового времени. Он теперь им как глоток свежего воздуха.

– Он не нарушил ни одного закона, нам не за что было зацепиться, – жестко парировал Извил. – Он никогда не был диссидентом в полном понимании этого слова. Он просто был убежден в своей правоте и делал свое дело, но всегда действовал максимально осторожно и в рамках правового поля.

Генерал, помешивая чай, кивнул.

– Ты смотришь на ситуацию поверхностно и примитивно. Мы держали эту страну под контролем потому, что у нас была идеология. Коммунистическая. Иллюзия, но рабочая. Людям нужна вера. Любая. Хоть в Ленина, хоть в царя, хоть в Сталина, хоть в Бога! В России с древних времен людям обязательно нужно было во что-то верить.

Он поднял глаза.

– Теперь, когда коммунизм умер, мы сделаем новой идеологией православие. Но не Евангелие. Евангелие для нас опасно, в нем слишком много про свободу, ответственность, про личный выбор.

– А что тогда?

– Обряд и страх. Ну и, конечно, национальная самоидентификация с ненавистью против всего чужого и непонятного. Во главе угла должны быть обряд и безусловное подчинение разным духовникам и старцам. Перед принятием любого решения человек должен будет просить: батюшка, благословите. А уж батюшек под контроль мы брать умеем. Опыт есть. А этот твой «Миссионер» очень мешает. Он говорит, что православный христианин должен быть свободным. Должен быть сам ответственным за свои решения. Должен быть в авангарде общества. Сейчас это очень вредно. И так все трещит по швам! Страна вступила в рыночные отношения. Это открывает для нас серьезные перспективы, мы сможем зарабатывать деньги, огромные деньги, Селиверстов! Но у людей должно быть то, во что они верят, чтобы они помалкивали и не мешали нам развиваться и продолжать контролировать страну в новых условиях и на новых позициях.

Извил молчал. Внутри у него привычно натянулась струна.

– Он сейчас нам сильно мешает, – повторил генерал. – И ты знаешь, что я прав. Ты проиграл в старой системе координат. Тебя никто не винит, мы тебя поставили на выполнение этой задачи, потому что ты был лучшим и самым принципиальным. Теперь стало понятно, что этот объект никому из наших был не по зубам. Уж больно умен, осторожен и изворотлив. Ну, а теперь надо действовать по-новому. Тихо и скрытно. Не через наши прямые возможности, а через фанатиков, которых сейчас пруд пруди и которые «Миссионера» ненавидят. Лучше всего – верующего отставника. С опытом. С мотивацией. С истинной православной верой!

Он откинулся на спинку кресла. Возникла длинная пауза.

– Закрой вопрос, Селиверстов. А потом подотри за собой.

Извил медленно встал.

– Знаешь что, товарищ генерал, – он впервые назвал его на ты, и в этом была как будто пощечина. – Мы работали за идею. А ты теперь – непонятно за какого идола. Мы строили систему, а ты строишь золотого тельца с крестом. Я в этом участвовать не буду.

Генерал не шелохнулся.

– Ты не понимаешь, Селиверстов. Это – стратегия будущего нашей страны.

– Это – предательство интересов нашей страны, – сказал Извил и развернулся. На следующий день полковник Извил Селиверстов написал заявление об увольнении из органов по собственному желанию.

* * *

Пасха 1990 года стала особенной для отца Александра. Впервые он выступал перед многотысячной аудиторией в спорткомплексе «Олимпийский». Это было не просто собрание