Василий Макарович - Михаил Вячеславович Гундарин

именно подчёркнутая лояльность к человеку, от которого он, как-никак, сильно зависел. Впрочем, иногда сквозь лояльность прорывалось немного иное чувство – так, в 1957 году Василий Макарович писал Ивану Попову:

Я бы очень хотел работать там, где меньше начальства и матёрых маэстро.[165]

А вот по-настоящему отношения Ромма и Шукшина испортила – бытовая история, уже после окончания ВГИКа. Ромм тогда устроил на «Мосфильм» своих учеников Гордона, Тарковского и Митту. Шукшина – нет. Формальный предлог – отсутствие московской прописки – был, пожалуй что, сомнительным, и явно преодолимым для народного артиста СССР, лауреата пяти Сталинских премий и кавалера двух орденов Ленина. В итоге Василий Макарович несколько лет был вынужден выбираться из возникшего тяжёлого положения – и этого Ромму не забыл. В сердцах он однажды скажет Заболоцкому: «Михаил Ильич мог помочь мне, если б верил».

М.Г.: Видимо, о том же Шукшин, только завуалированно, говорил и в хвалебном слове Ромму:

Ромм следил за моими первыми шагами. Но настал момент, когда он сказал: «Теперь – сам, ты парень крепкий». Радостно всё это было, и грустно, и важно.[166]

Есть и ещё одно высказывание Шукшина, в котором звучит эхо той обиды. После скоропостижной смерти Ромма в 1971 году Ирина Жигалко предложила Шукшину взять его мастерскую и довести до выпуска. Он отказался – и вот с какой формулировкой:

Ирина Александровна, ребята, не могу!.. Дело ведь не только в том, что надо вас доучить. Режиссуре – и Михаил Ильич это говорил – вообще навряд ли можно научить. Так что как-нибудь мы смогли бы дожить до дипломов. Но ведь Мастер – это человек, который тебе не даст пропасть и после диплома. Он должен поддержать тебя, помочь как-то устроиться, пробиться на студии. Таким Мастером и был Ромм. А я пока что не тот человек, который мог бы помогать вам и за стенами ВГИКа.[167]

Об этом вспоминает режиссёр Вадим Абдрашитов, бывший студентом ВГИКа как раз в то время.

Е.П: Тут ещё вот такой момент. Ничего развёрнутого по поводу послевузовских работ Шукшина в кино или в литературе Ромм публично никогда не говорил. Настолько не нравилось? Скорее, это было настолько не его кино, что ему было просто неинтересно. «И говорить не о чем».

Можно предполагать, что не близко это было и Андрею Тарковскому – слишком уж разные у них с Шукшиным эстетики.

Тем интереснее, что на какое-то время пути их – пересеклись.

Между прочим, в начале студенчества Шукшин ходил к Тарковским в гости и пел там на вечеринках народные песни, чуть ли не под аккомпанемент Андрея на пианино. Вот бы посмотреть на эту картину живьём или хотя бы в записи!

Лидия Федосеева-Шукшина рассказывала, что однажды Тарковский принимал у себя дома гостей в роскошном халате – и Шукшин весь вечер смотрел на этот халат. Эпизод этот, на первый взгляд довольно незначительный, начинает играть новыми красками – если вспомнить, что позднее, на съёмках «Калины красной», Шукшин нарядил в такой же халат главного героя. Хороший халат, с кистями, характерный! Помните, как Егору Прокудину докладывает официант Лев Дуров: «Народ для разврата собрался»? Уел-таки Василий Макарович модника-сибарита!

В общем, думаю, настороженность двух сокурсников была взаимной – Тарковский должен был для Шукшина выглядеть, натурально, тем самым «китом», обруганным им во вступительном эссе, а для Тарковского, по его позднейшему признанию, Василий Макарович всё же оставался «тёмным мужичком».

М.Г.: При всей разнице у них было и кое-что общее. Например, оба избегали участия в широкомасштабных институтских дискуссиях-обсуждениях, которых во времена оттепели было немало. И про политику, и про историю, и про вечные «любовь-дружбу», «физику-лирику». Шукшин, думаю, помалкивал потому, что не видел в этом никакого практического смысла (инициаторы и активные ораторы ещё и пострадать могли). Да и неизбежных выступлений по партийно-комсомольской линии было ему достаточно. Тарковский же просто был как будто «выше этого».

Но что интересно: именно Шукшин первым нашёл общий язык с будущей женой Тарковского, их однокурсницей Ирмой Рауш. Как вспоминает Гордон:

Была она блондинкой с большими серыми глазами и чёрным бантом в волосах. На первых порах держалась скованно. Была немногословна, однако с Васей Шукшиным разговаривала открытым, простецким, как бы народным языком, и громко смеялась над Васиными шутками. К «интеллигентам» относилась сдержанно и недоверчиво.[168]

Вот ещё раз – о пользе «народного» образа!

Ещё не забудем, что именно Шукшин, несмотря на некоторый скепсис Тарковского, сыграл в их с Гордоном курсовой работе «Убийцы». И они продолжали общаться, конечно же, и за пределами съёмочной площадки.

Е.П.: Общаться – общались, но дружбы, конечно, не было. И вовсе не благодаря установке Ромма на их соперничество. Просто они были разные изначально, во всём. Конечно, прежде всего бросалась разница в происхождении и культурном багаже. Но, я думаю, было и что-то иное. Александр Гордон пишет:

Как многие студенты и преподаватели, Андрей пленился личностью Шукшина. Даже семья Андрея знала о нём. И Вася с интересом присматривался к Андрюхе (как он его называл), изучал московского интеллигента Тарковского. Но в конечном счёте Ромм оказался прав. Они были разными. <…> Андрей Тарковский желал прежде всего выразить высокое Искусство, свой внутренний мир Художника, «снять слепок» души человека, а уж потом, может быть, говорить о «народной правде». Хотя Андрей нечасто употреблял это выражение, слишком оно было затасканное. <…>

В этом была главная интрига, главная «дуэль», негласно и скрыто длившаяся между ними всю жизнь. И понимание народа было – у каждого своё.[169]

М.Г.: Анатолий Заболоцкий вспоминает о том, как присутствовал на встрече Тарковского и Шукшина в ресторане ЦДЛ уже в семидесятых. Разговор получился – принципиальный, хотя и не вышедший за рамки дружеской дискуссии. Как раз о «народной правде».

Шукшин не принимал «Рублёва». И откровенно сказал об этом Андрею. Мол, вещь – антирусская. Она понравится на Западе, но здесь… Я впервые тогда от него услышал, что в той грязи, какую показывал Тарковский, не мог появиться такой художник, как Рублёв. Это время расцвета монастырей. Дисциплина монастырская строгая. Монахи были духовно крепкими мужиками. Только благодаря монастырям и устояла Русь, считал Шукшин. «И они не были такими, как ты их показываешь!» Тут они долго спорили. Вася затевал разговор не для того, чтоб досадить Андрею: он тогда всё переводил на «Разина». Хотел в своём