Василий Макарович - Михаил Вячеславович Гундарин

Михаил Ильич подтолкнул меня во взрослую жизнь. Чуть-чуть пальчиками толкнул в спину, дал направление и указал, как и куда «в этом пространстве» правильно двигаться. Этот толчок, даже лёгкую боль под лопатками, я ощущаю до сих пор с благодарностью и обожанием.[159]

Причём Соловьёв сам, называя Ромма величайшим педагогом, затрудняется в доказательстве этого:

Трудно как-то логически связно определить его метод. Но он обладал уникальной интуицией, своего рода профессиональным рентгеном – потрясающе видел потенциал людей, которые приходили к нему учиться.[160]

Выдающиеся ученики – вот главное доказательство, конечно. А педагогический метод – таков: свести их вместе и дать возможность для развития.

Примерно о том же говорит и ещё один ученик Михаила Ромма, Никита Михалков.

Лекции Михаила Ильича были поразительными. Это были даже не лекции. Это было захватывающее общение с талантливейшим человеком, который не пытается кого-то чему-то научить, потому что научить режиссуре нельзя – это или есть, или нет в самом человеке… Как мало было в его лекциях общих слов, общих фраз, как много было упругого, напряжённого пульса мысли, как зримо, живо, образно и чувственно он говорил! Всякое явление, даже не относящееся непосредственно к теме занятий, Михаил Ильич умел заставить работать именно на эту тему… из любой жизненной ситуации, из любого состояния – бытового, духовного, сиюсекундного… – он выстраивал тему, которая вдруг заставляла думать о крупности плана, цвете, звуке – обо всём том, из чего складывается кинематограф. Его лекции, вернее, размышления вслух с примерами из литературы, кино, театра могли поначалу касаться лишь узкопрофессиональных проблем, но разговор всегда выходил на общечеловеческие темы. Получалось это оттого, что Ромм не проводил границы между профессионалом и личностью, которую он пытался пробудить и воспитать в каждом из нас. Режиссёром для него был тот, кто мог выразить свою позицию средствами кинематографа.[161]

М.Г.: И Василий Макарович хвалил Ромма постоянно и многократно. Хвалил при жизни; горевал, когда Михаил Ильич умер.

В очерке «Он учил работать» Шукшин писал:

Михаил Ильич Ромм. Голос его – глуховатый, несколько как бы удивлённый, терпеливый, часто с лёгкой, необидной усмешкой, голос человека доброго, но который устал твердить людям простые истины. Устал, но не перестаёт твердить. Две из них – необходимость добра и знаний – имелось в виду усвоить как главную тему искусства.

Он был очень терпелив. Когда я пришёл к нему учиться, то не стеснялся его, не стыдился отнимать его время. Он был очень добр ко мне, я думал, что это так и должно быть и всегда бывало в Москве в искусстве. Потом, когда пришли ясность и трезвость, я поразился его терпению. И совестно стало, например, давать ему читать свои плохие рассказы. <…>

Он учил работать. Много работать. Всю жизнь. Он и начал с того свою учёбу – рассказал нам, как много и трудно работал Лев Толстой. И все пять лет потом повторял: «Надо работать, ребятки». И так это и засело во мне – что надо работать, работать и работать: до чего-нибудь всё же можно доработаться. «Надо читать», «подумайте» – это всё тоже приглашение работать. «Попробуйте ещё» – это всё работать и работать.

Он и сам работал до последнего дня. Так только и живут в искусстве – это я теперь до конца знаю. Знаю особенно отчётливо, особенно непреклонно, когда думаю о всей его жизни. И что главная тема искусства есть необходимость добра и знаний среди людей – это тоже как-то особенно понятно.[162]

Но! Не всё так просто в этом мире. Есть знаменитое свидетельство Анатолия Заболоцкого, которому Шукшин, комментируя свой отказ на просьбу Марлена Хуциева написать воспоминания об ушедшем уже Ромме, якобы сказал:

Наступит срок – напишу всю правду и про Михаила Ильича! Человек он ох как значимый и всемогущий! Только я ему ещё и поперечным был. Правду наших отношений сейчас и «Посев» не обнародует. Нет, благодетелем моим он не бывал, в любимцах у него я не хаживал, посмешищем на курсе числился, подыгрывал, прилаживался существовать.[163]

Е.П.: «Посев» – антисоветский журнал, издаваемый на Западе НТС, Народно-Трудовым союзом, открыто провозгласившим борьбу против советской власти и за свержение коммунистического строя в СССР. Печататься в «Посеве» советским писателям было опасно, но некоторые из них это делали, после чего почти всегда публично заявляли гневный протест против того, что без их ведома «белогвардейцы» используют их славные имена. Но не очень понятно: при чём тут «Посев»? Разве что Василий Макарович предполагал уличить Михаила Ильича в антисоветских высказываниях, в двоемыслии. Но, как говорится, кто бы в этом сомневался? Да и глупо уличать!

Скорее всего, «Посев» тут просто как эмблема чего-то крайнего. Дескать, такую крамолу напишу, что её и антисоветский орган печати не возьмёт!

Тут, правда, необходимо добавить, что у Заболоцкого на Ромма была своя обида – тот зарубил диплом сокурсника Шукшина Валентина Виноградова, который Заболоцкий должен был снимать как оператор, и у него возникли серьёзные сложности…

Поэтому реальность (и точность) этих слов Шукшина – как минимум под вопросом. Да и чем Ромм мог так обидеть своего ученика?..

М.Г.: На первых курсах Ромм хвалил Шукшина, сдержанно, но публично. Он помогал ему в трудных ситуациях – из милиции вызволял. Дал рекомендацию в партию (полную, как мы видели, комплиментарных утверждений). Не только знакомился с его первыми рассказами, но и коротко рецензировал их.

Шукшин же в ответ охотно демонстрировал свою лояльность Мастеру. Александр Гордон вспоминает, что, когда дело дошло до «Убийства на улице Данте», Андрей Тарковский, да и некоторые прочие студенты, творение мэтра решительно раскритиковали:

Тон задал Андрей Тарковский, резко обрушившись на нелепые театральные костюмы французских крестьян, на недостоверные, чистенькие декорации павильона, на фальшивые диалоги, и я с удивлением для самого себя (как же я не заметил всего этого во время просмотра?) не мог с ним не согласиться… Я, как условный член группы, не решился на строгую критику. Что-то хвалил, кажется, игру Максима Штрауха, что-то для разнообразия поругивал, в общем, бессовестно двоедушничал. Вася Шукшин сказал скромно: «А мне понравилось».[164]

Е.П.: Как это оценить? Как подтверждение того, что Шукшин и правда «прилаживался существовать»? А может, он так сказал – назло прочим? Или – а вдруг – ему и правда понравилось?

Но всё же скорее тут