Элвис и я / Elvis and Me. История любви Присциллы Пресли и короля рок-н-ролла - Присцилла Пресли

был роскошный «Кадиллак», который Элвис ему подарил, – и его желанию обменять ее на «Олдс» 1950 года, водить который ему было бы спокойнее. Вернон обожал старые машины и грузовики, менял их раз в несколько месяцев и каждый раз восторгался новой сделкой.

Пешком возвращаясь домой от Вернона, мы с Элвисом беседовали о судьбе – как она свела нас вместе, как мы были созданы друг для друга, как Господь все устраивает странным образом, соединив двух людей из разных концов света.

Я обожала эти наши разговоры. Он расписывал наше будущее, говорил, что ему суждено быть со мной и он не может быть ни с кем другим. В такой полной любви атмосфере я чувствовала, что могу открыться ему и свободно выражать свое мнение.

Сейчас с высоты своих лет я понимаю, что наши романтические отношения напрямую зависели от того, как развивалась его карьера. В затягивающиеся периоды неактивности он часто терял самообладание.

Как-то раз мы перебирали стопку демозаписей для одного альбома-саундтрека, и с каждой песней его отвращение становилось все более очевидным. Не прослушав и половины записи, он переключал на следующую, с каждой разочаровываясь все больше и больше. Наконец он нашел одну запись, которая его заинтересовала, и спросил, что я о ней думаю. Припоминая тот неприятный случай в Вегасе, я подумала, что сейчас-то мы наверняка уже в таких отношениях, в которых он хочет слышать мое настоящее мнение.

– Мне не очень нравится, – сказала я.

– В смысле тебе не нравится?

– Не знаю, тут просто чего-то не хватает, она не запоминается.

Тут, к моему ужасу, в меня полетел стул.

Я вовремя отскочила, чтобы стул меня не коснулся, но на стуле лежала стопка пластинок, и одна из них ударила меня по лицу.

Еще через секунду Элвис уже крепко обнимал меня и просил прощения. Говорили, он унаследовал вспыльчивость родителей. Мне рассказывали, как Глэдис в гневе могла схватить сковородку и запустить ее в Вернона, а резкие слова Вернона я заставала лично. Эта черта передалась Элвису по наследству.

Когда он злился, в воздухе вокруг него словно шла вибрация. Напряжение в комнате доходило до высшей точки, и никому не хотелось стать свидетелем взрыва. Но стоило кому-то попытаться уйти, как он становился мишенью для гнева Элвиса, и я не была исключением. Однажды он в ярости помчался вниз по лестнице, потому что его черный костюм, который он надевал днем ранее, все еще не вернули из химчистки.

– Почему его еще не вернули, Цилла? – кричал он. – Где мой чертов костюм, черт его дери!

У него было еще два костюма, совершенно таких же, как костюм в химчистке, но они его не устраивали – нужен был именно тот.

Когда он злился, вокруг словно раздавались раскаты грома. Никто не смел ему перечить; оставалось только ждать, когда буря утихнет. Когда он успокаивался, то начинал оправдываться: он не выспался, он переспал, он еще не выпил утренний кофе.

Иногда Элвис срывался на ком-то, просто чтобы доказать свою правоту. Если он считал, что так преподаст нам урок, то раздувал какое-то мелкое недоразумение в масштабную катастрофу, а во время ора подмигивал кому-то рядом. Потом, десять минут спустя, он уже был как ни в чем не бывало, окончательно нас вымотав и эмоционально истощив. А иногда он, наоборот, поднимал дух окружающих. Он действительно был мастером манипуляций.

24

Мы с Элвисом садимся в частный самолет. Совсем не похоже на наши путешествия в автобусе

Элвис был полон сложностей и противоречий. Мы могли на протяжении одного вечера сначала обсуждать высокие материи, а потом смотреть фильмы ужасов.

Как-то вечером мы смотрели классический ужастик «Дьяволицы»; Элвис наклонился ко мне и спросил, храбрый ли у меня настрой.

– Вполне.

Я не знала, что он задумал, но это меня будоражило.

– Я отведу тебя в одно место, где ты с ума от страха сойдешь – у меня самого так и было.

После того как фильм закончился, он взял меня за руку, и мы всей командой завалились в лимузин. Элвис приказал шоферу:

– Отвези нас в морг.

– Что?!

Я не могла поверить своим ушам.

– Да, есть там один охранник. Я туда как-то раз ездил. Я бегал туда-сюда по кабинетам, смотрел на тела, и тут мы как столкнемся! До смерти перепугались.

– Хочешь сказать, мы пройдем… внутрь?

– Ну, мы не должны, но у меня есть связи.

– Ладно, я готова.

Слава везде служила ему пропуском. Было жутко бродить по коридорам, осматривая каждый кабинет. Они были тихие и торжественные в тусклом освещении. Я вцепилась в руку Элвиса. Сначала я не хотела даже смотреть, но он уверял меня, что эти люди уже обрели покой, и если взглянуть на них, ничего такого не будет. Мы переходили из одного кабинета в другой. Я была поражена, как легко адаптироваться к такому непривычному зрелищу. Здесь царило умиротворение, почти как в церкви.

Все было нормально, пока я не посмотрела на один из столов; там лежал младенец, не старше трех месяцев. Мы с Элвисом молчали, не способные отвести взгляд.

– Ох, Сатнин, – сказала я. – Он такой маленький, такой невинный. Что могло с ним случиться? Нет никаких шрамов.

По моим щекам стекали слезы.

– Я не знаю, – тихо сказал он. – Иногда у Бога на кого-то свои планы. Наверное, просто пришло время малышу вернуться к Нему.

Мы взяли малыша за ручку, и Элвис прочел молитву. Через несколько минут мы оказались над телом женщины средних лет, которую недавно забальзамировали. Я отвернулась.

– Это полезно для тебя, – сказал Элвис. – Иногда нужно видеть такие вещи. Это сухие факты, реальность. Когда видишь мертвое тело – понимаешь, насколько все временно, все может кончиться за пару мгновений.

* * *

Духовная сторона Элвиса брала верх над остальными. Маленьким мальчиком в Тьюпело, Миссисипи, он регулярно ходил вместе с семьей в церковь пятидесятников. Он воспитывался на проповедях об адских огне и сере, которые вселяли страх божий, и на музыке, которая вела к жемчужным райским вратам. Элвис, Вернон и Глэдис пели вместе с прихожанами и хором, и именно тогда музыка впервые всколыхнула душу Элвиса. Он умел исцелять Святым духом; стоило ему один раз приложить руки к моим вискам, как проходила самая страшная головная боль.

Он всегда держал Библию на прикроватном столике и часто ее перечитывал. Сейчас, когда он погрузился в глубочайшее отчаяние, он обратился к другим философским работам в надежде, что они осветят