Люди скорой. Честные истории о том, как спасают жизни - Филип Аллен Грин

возникла синестезия экстренной медицины. Причиной искаженного восприятия стал не тромб, а постоянный контакт с болезнями и травмами.

Нет, я не стал путать вкусы со звуками. Но все хорошее стало казаться мне плохим.

Если я становился свидетелем чудесного излечения от рака, в глубине души я считал это лишь временным успехом. Моя синестезия заставляла мозг думать, что в конце концов пациент все равно умрет. Когда я приходил на футбол, то видел лишь опасности, подстерегающие тех, кто сидел рядом со мной. Тучный мужчина с трудом поднимается по лестнице? Его поджидает инфаркт. Дети играют на верхней скамейке? Они вот-вот упадут и разобьют головы. Вы уже поняли: куда бы я ни кинул взгляд, везде я видел самые печальные перспективы. Мои нейронные пути перепутались, как ветки тернового куста.

Неудивительно, что я впал в депрессию.

Пятнадцать лет работы в приемном покое превратили меня в отъявленного пессимиста. Мой стакан всегда был наполовину пуст. Кто-то скажет, что я обычный выгоревший доктор, лишившийся человечности. Но теперь я все понял: у меня развилась болезнь. Настоящая болезнь.

У меня синестезия приемного покоя.

Когда-то я читал, что, когда индеец смотрит на дерево, дерева он не видит. Он видит дрова для костра, ветки для крыши, кору для каноэ и сучья для луков. Когда я смотрю на дерево, то вижу просто дерево. Но Господь запретил мне смотреть на плохо освещенную двухполосную дорогу со слепым поворотом.

Хуже всего, что я не представлял, как жить дальше. Бросать работу я не хотел, да и не мог. Но и болеть я тоже не хотел. Мне нужно было найти способ излечиться.

И я начал изучать свою болезнь. Вместо анализов и опытов на животных у меня была только собственная история. В какой-то момент я сбился с пути надежды и безнадежно заблудился. Нужно было вернуться к началу.

* * *

Когда ты новичок в экстренной медицине, травмы тебя завораживают. А как может быть иначе? Это такие яркие и новые ощущения, что все остальное в мире бледнеет перед ними. «Вот к чему я всегда стремился», – думаешь ты. Когда впервые видишь вскрытую грудную клетку и вернувшегося к жизни умершего человека, тебя пронзает непередаваемое ощущение.

Первые годы работы в приемном покое – как на пусковой площадке ядерной ракеты. Только здесь выделяется не радиация, а человеческие истории. Истории рассказывают и пересказывают – иногда до конца смены, а иногда до конца жизни. Мужчина, которому чуть не оторвало голову в рождественский сочельник из-за самодельного газового баллона. Четырехлетний мальчик, которому домашний питбуль отгрыз руку в локте. Будущая мать, которая, не пристегнувшись, ехала со скоростью 68 миль в час[27] на своей «хонде», вылетела из машины и оказалась стоящей на обочине под дождем – без единой царапины.

Когда ты молод, тебе хочется быть частью этих историй, сколь бы ужасными они ни были. Если врач или сестра из приемного покоя скажут вам что-то другое, они соврут. Хочется стоять как можно ближе к смерти и разрушению, если они не грозят тебе самому.

Я слышал, что наши ноги слабеют на краю обрыва не от страха, что мы упадем, а от страха, что мы можем сами прыгнуть в пропасть. Когда проводишь реанимацию, то максимально приближаешься к дну пропасти, не оказавшись на месте пациента.

Конечно, ты хочешь помогать людям, спасать жизни, делать мир лучше. Но всегда есть и другая причина, о которой не говорят и не пишут в заявлении о приеме в медицинский институт.

Годы идут. Ты продолжаешь работать. Понемногу страдания вокруг тебя нарастают. Ты этого не замечаешь, но семена синестезии уже посеяны. И неважно, идет ли речь о рыдающем малыше, у которого болит зуб, или о гибели половины семьи во время пожара. Страдание есть страдание.

Семена дают корни и начинают прорастать. Ты их не чувствуешь: ты еще молод, ты новичок в приемном покое. Ты делаешь свою работу и ждешь, когда палаты освободятся. Ты выпиваешь свои полгаллона[28] кофе или два литра минералки по пути на работу. Ты врубаешь на радио хэви-метал и давишь на газ. Ты приезжаешь на работу полный сил и энергии, тебя встречают яркие огни приемного покоя, а к концу смены твои ботинки забрызганы кровью.

Но постепенно начинаешь чувствовать себя странно. В голову приходят странные мысли. Однажды по пути на работу ты видишь огромную фуру, которая едет тебе навстречу по двухполосной дороге, и думаешь: «Если бы у этого водителя сейчас случился припадок, я стал бы точно таким же, как пациент, которого я реанимировал прошлой ночью».

И ты ничего не можешь с этим сделать.

Ты гонишь мысли прочь, но они возвращаются. А за ними другие. И ты ищешь способ компенсировать. Тебе хочется как-то приручить все то, что ты видел и слышал, хотя сам ты этого не осознаешь. Смотришь на своих коллег и знаешь, как они поступают, когда никто не видит: разводы, спиртное, наркотики, азартные игры, самоубийства, проблемы со здоровьем, экстремальный спорт, деструктивное поведение…

«Вот черт!» – думаешь ты.

Они живут в мире синестезии экстренной медицины. Тени подкрадываются так медленно, что их не замечаешь, пока мир не погрузится во мрак. Души врачей ожесточаются. Мозоли возникают там, где их раньше не было. И этот процесс не остановить. В следующую смену тебе привезут новую жертву изнасилования, еще одного мертвого ребенка и очередного пьяного, которого нашли в канаве. И никто не вызовет у тебя эмоционального отклика. Ты пуст.

Вы уже понимаете, к чему я клоню.

Когда тот стрелок погиб в нашем приемном покое, это событие стало для меня пощечиной. Мне и без того было нелегко, но его смерть довела меня до крайности. Или разбудила меня. Как бы то ни было, мне это не понравилось.

Я мог сделать только одно. Поместить себя под микроскоп. Попытаться выявить болезнь, понять ее влияние и распространение. А потом постараться найти лекарство.

«Врачу, исцелися сам»[29], – сказал я себе.

Мне нужен был подходящий случай.

И долго ждать не пришлось.

* * *

Больница, в которой я работал, принимала заключенных из ближайшей колонии. Я часто думал, возникали ли у них те же проблемы, что и у нас. Может быть, в молодости они отозвались на зов другой сирены? Если я оказался в приемном покое, то их привлек обаятельный парнишка с соседней улицы, который торговал под уличным фонарем крэком? Слишком интересно, чтобы удержаться. Слишком увлекательно, чтобы пройти мимо. Одно цепляется за другое,