Господа офицеры. Записки военного летчика [сборник] - Петр Федорович Ляпидевский

class="p1">– А тяжелая это будет штука? – спросил гигант, останавливаясь.

– Две лошади свободно справятся.

– Мы сделаем проще. Выкинем вот это орудие. Тащим его только для счета: совершенно расплавилось. А к передкам прицепим хвост вашего аэроплана. Вас это устраивает?

– Большое вам спасибо.

– Поручик Сергеев, – отрекомендовался колосс.

В сумерки мы тянулись лентой по бесконечным сугробам. Моя машина с повернутыми в обратную сторону лыжами шла впереди группы.

Вместе с нами тащился интендантский обоз и человек сто беженцев.

Два дня прошли монотонно. Шли густым лесом, клеверовским лесом. Тишина, величавое спокойствие. Деревья с опущенными под тяжестью снега ветвями.

Как бы в отместку за вчерашний теплый день начался свирепый мороз с похрустыванием и поскрипыванием.

Потом прошел третий и четвертый день. Наш отряд постепенно разросся до 900 человек.

* * *

Я писал в дневнике:

23 декабря.

Исчезла последняя надежда на возвращение в свой отряд. Убогий поселок, через который мы шли в полуденное время, казался вымершим. Ни одного жителя, ни намека на кузницу.

24 декабря.

С боем прорвались через знаменитый Тасеевский фронт. В течение четырехчасового боя я поражался немой согласованности между каждым бойцом в отдельности. Без начальства, без команд и предварительного плана наши сборные части перешли на красных в контратаку и жестоко расколотили их у тракта, ведущего в Тасеевку. Каждый был на своем месте. Забрали два пулемета и около трехсот пленных. С пленными поступили так: переменили свои рваные полушубки и сапоги и отпустили их обратно. Человек двадцать осталось с нами. Забрав раненых, тронулись дальше. Убитых оставили на месте.

Перед закатом солнца опять напали красные. И опять я дивился своим землякам. Деловито, не спеша они рассыпались в цепь и начали отстреливаться. И опять это вышло без команды, как-то само собою. Со всех сторон, как муравьи, на выручку бежали земляки, выравнивались в общую цепь и начинали щелкать затворами. Мое положение было сверхнелепое: безоружный, я забирался в кабину, чтобы лучше видеть, и оглядывался на 360 градусов.

Когда свист становился чересчур назойливым, я выбирался из машины и садился в сугроб.

К ночи красные были отбиты.

Ноги мерзли.

Я постоянно ворочался и никак не мог заснуть. Подошел к костру, сунул в него сапоги и вскоре почувствовал приятное тепло. Подошвы дымились, но вытаскивать ноги из костра не хотелось.

Записать разве в дневник о нападении красных? Вынул тетрадь, карандаш и, согрев на огне руку, начал писать.

25 декабря.

25 декабря? Стало быть, сегодня Рождество?

Я осмотрелся.

Какая зловещая картина. На большой поляне среди дремучей тайги дымились костры, вокруг которых копошились закутанные в меха страшные фигуры.

Стоял мороз. От людей и от лошадей шел пар. Костры освещали только корни и стволы деревьев, вершины скрывались во мраке. Желтые языки пламени колебались, и лес, казалось, шевелился и переходил с места на место.

По ту сторону костра, у которого я сидел, шел задушевный разговор между знаменитым «уфимска стрелка» и не менее знаменитым ижевцем. Оба они усердно месили грязь Барабинских степей, недурно ныряли и по двухсаженным сугробам под Ачинском.

Правоверный извлек из вещевого мешка голову поросенка, насадил ее на штык и медленно начал поворачивать над костром. Говорил мусульманин христианину: «Мухаммед-Бух чушка не ашал, папка, мамка в ашал, а моя ашал. Вуйна, нисиво ни падылаишь».

Ответил ижевец: «И по нашим законам есть конину не полагается, а сейчас приходится».

Я повернулся к своему соседу слева. Он, утонувший в дохе, опустил голову на колени и нервно вздрагивал.

– Не засните, – сказал я ему, – замерзнете. Вы знаете, что сегодня Рождество?

Поднял голову сосед и из-под меховой шапки на меня выглянуло прелестное женское лицо.

– Вы мне говорите? – спросила она меня.

– Да, но я не ожидал… я хотел сообщить, что сегодня Рождество.

– Сегодня Рождество? Сегодня разве двадцать пятое декабря?

– Да, двадцать пятое.

Она посмотрела на меня большими голубыми глазами и вдруг как-то съежилась. Из ее глаз медленно скатились и застыли на щеках слезы.

Милый ребенок, как мне хотелось чем-нибудь исправить свою ошибку.

Она поднялась и направилась к группе беженцев. Скоро вся поляна зашевелилась. Над кострами появились котелки со снегом вместо чая, опрастывались вещевые мешки, и орда наша приготовилась встречать великий праздник.

– С праздником.

– С Рождеством Христовым.

Чокались кружками с кипятком, закусывали мерзлым хлебом. Начались разговоры, шутки, смех. Поднялось настроение. Был действительно праздник. Близился рассвет.

* * *

Из чащи леса выскочили фигуры в мехах:

– Выручай, братцы. Красные!

Картина мгновенно изменилась. Все схватились за винтовки.

В стороне раздался залп, повторенный громовым эхом. В костер шлепнулась пуля, сорвала котелки. В лицо брызнули искры.

Заметались беженцы и с отпущенными подпругами начали нахлестывать лошадей.

Мимо меня навстречу красным бежали наши земляки, на ходу заряжая винтовки.

Застучали пулеметы, и вскоре одиночные выстрелы слились в общем безобразном хаосе свиста, грохота и гула.

К восходу солнца красные были выбиты из леса на открытую дорогу. Началась стрельба без промаха, и красные, потеряв около шестисот убитыми и ранеными, разбежались.

Опять собрались у костров. К пулеметной кошевке подошел ижевец, неся на плече насмерть раненного уфимского стрелка. Собрали с земли всех, кто еще дышал и шевелился, и двинулись дальше.

Так прошла Рождественская ночь.

* * *

А сейчас я смотрел на эту незнакомую мне даму в обществе двух джентльменов и припоминал ее черты. Безусловно, это была она. Ее хорошенький, немного вздернутый носик, дивной красоты большие глаза и лицо, до сих пор еще мило наивное. Безусловно, это она. Не спросить ли ее?

А впрочем – для чего? Зачем?

Может быть, это вовсе не она. А во-вторых, может быть, ей будет больно, как и в первый раз.

Ах, как хочется мне снова провести ту Рождественскую ночь! Под ногами наша земля, дышишь русским воздухом, вокруг русские леса, русские луга. И рядом русская, еще не отравленная Шанхаем девушка с чистыми, как бриллианты, слезами.

– Э, бой! Чайный стакан джина. Не рюмку, а чайный стакан, и полный. Ты что же это глаза-то на меня вылупил, анафема? Не понимаешь разве: тоска у меня смертная. Ну скорее, да к джину не забудь рошен закуска!

Примечания

1

Тамада.

2

Знаменитый талантливый тулумбаш, известный всей Кавказской армии.

3

Консервы.

4

Во время первых боев Кавказской гренадерской дивизии, носившей желтые погоны, на убитых немецких солдатах находили не отправленные ими на родину письма, в которых кавказские гренадеры именовались желтыми дьяволами.

5