Господа офицеры. Записки военного летчика [сборник] - Петр Федорович Ляпидевский

И все ему не так! Здесь не совсем хорошо, там немножко неисправно.

Таков был наш знаменитый истребитель Никифор Андреевич Чук.

О своих подвигах он никогда ничего не говорил. От других инструкторов и сослуживцев мы слышали, что Никифор Андреевич делал на фронте год тому назад чудеса, и только в последней схватке с германским истребителем, после многих побед, полковник Чук был контужен, потерял сознание, падал с четырех тысяч метров до шестисот, пришел в себя в штопоре и каким-то образом сел благополучно. Это поражение отозвалось на его нервной системе, и Чук был прикомандирован к нам в авиационную школу начальником полетной части, лектором и инструктором высшего пилотажа.

Во время испытаний им машин, предназначенных для фигурных полетов, все присутствовавшие на аэродроме с замиранием сердца следили за рискованными трюками Чука, когда он перед самой землей сотни раз рисковал своей жизнью.

Не только как истребитель, но и как фигурист Никифор Андреевич был несравненной величиной.

Сегодня вечером он хотел сделать пробу нового «Ньюпорта».

Выверив рули, мы забрались под шасси и начали осматривать крепление осей.

Чук осмотрел болт, осторожно, чтобы не поцарапать нарезку, вставил его в гнездо и принялся за осмотр гайки.

Мы услышали, как стоявший у входа в ангар часовой лязгнул винтовкой и взял на караул. Кто-то, шаркая подошвами, вошел в ангар и подошел к нам.

Лакированные сапоги сверх галифе, прекрасно сшитый китель, лайковые перчатки с крагами, изящный стек.

Осмотрев машину, он ловко выкинул из орбиты монокль, ловко подхватил его привычным, еле заметным движением руки и обратился к нам:

– Э, пасюште, в каком ангаре полковник Чук?

Я хотел было показать под шасси, когда Никифор Андреевич выглянул из-под аппарата и ответил:

– Он сейчас занят. Обождите его в канцелярии.

Блестящий офицер вставил монокль, несколько секунд рассматривал Чука и, растягивая слова, приказал:

– А нуте-ка, сбегайте за ним и скажите ему, что его желает видеть корнет Барабанов!

Фамилия эта была известна по всей России.

Отец славился своими миллионами, а сын отличался скандалами по всем крупным городам и ресторанам.

Как и в каждой стране, были и в России такие офицеры, которые благодаря протекции бабушек, дедушек и тетушек попадали в лучшие полки, быстро получали производства, украшали себя аксельбантами и которые, при всем их желании, никак не могли попасть на фронт, а околачивались при штабах.

К счастью, таких было немного, но были.

К разряду таких золотых аристократов и принадлежал корнет Барабанов.

Им все доступно, и ни в чем им нет отказа.

Корнет, вероятно, был очень удивлен, когда Чук после приказания начал спокойно довинчивать гайку.

– Вы слышите? – крикнул корнет, обращаясь к нам обоим.

– С удовольствием бы, да времени нет, – отозвался Никифор Андреевич, осматривая амортизатор.

– Так, так, – говорил Барабанов, хлопая стеком по голенищу сапога. – Как фамилия?

– А камера-то плохо накачана, – ощупал колесо Чук, – давайте подкачаем.

Мы взялись за насос.

Корнет побледнел, ядовито усмехнулся и проговорил как бы про себя:

– Хм, придется поговорить с командующим округом.

* * *

По телефону нам передали, что нас ждет в канцелярии школы вольноопределяющийся Глебов, который пришел пригласить нас на прощальный ужин по случаю его отъезда на фронт с сегодняшним ночным поездом.

Мы вымыли в бензине руки, сняли комбинезоны и направились в канцелярию.

Проходя через приемную, где сидел корнет Барабанов, Чук принял рапорт дежурного офицера и, взяв папку с делами, прошел в свой кабинет.

Задержавшись в дверях, я слышал, как адъютант, подойдя к корнету, сказал:

– Вот этот и есть полковник Чук.

– Которому отдавали рапорт?

– Да.

Физиономия корнета стала вдвое длиннее обыкновенной.

В кабинете Чук, подписывая требования, рассказал Глебову о происшедшем в ангаре и сказал дежурному офицеру, что корнет Барабанов может войти.

На пороге гость рассыпался в извинениях и, сняв перчатку, протянул Никифору Андреевичу руку с блестящими полированными ногтями.

– Это мой ученик, – указал Чук на меня, – тот – боевая звезда, вольноопределяющийся Глебов.

Барабанов полуизумленно, полусмущенно посматривал то на черные орлы Глебова, то на инструктора.

– Чем могу служить? – спросил Никифор Андреевич.

– Я хочу летать и сдать экзамен на летчика. Можно окончить школу в три месяца?

– Восемь месяцев вы только проходите теорию. Школу можно пройти в год, пожалуй, но самое важное придется вам и ржавчину поскоблить – и повозиться в моторно-сборочной мастерской, – сказал Чук, неприязненно смотря на выхоленную женскую ручку корнета.

– Если мало механиков, то за деньгами дело не станет.

– Нет, нужно себя заставить, – перебил его Чук. – И барон Рихтгоффен, и Казаков, и Крутень никогда не нанимали за себя мотористов, а сами до мозолей работали.

– Я постараюсь.

– Посмотрим! До свидания.

– Пардон. У меня к вам просьба. Я здесь не один: со мною приехала одна знакомая. Шикарная женщина. Пст! – корнет издал неопределенное междометие и щелкнул пальчиком. – Ей можно присутствовать на аэродроме?

– Безусловно. У нас вечером – как на ярмарке.

– Благодарю. А вы не можете сегодня вечером прокатить меня на аэроплане в ее присутствии?

Чук взглянул на Глебова. Тот утвердительно кивнул головой.

– С удовольствием. Приезжайте с вашей дамой к пяти часам, а предварительно зайдите к нашему врачу и принесите от него письмо, что вы здоровы.

– Абсолютно! Обязательно! Хэ, хэ. Интересный народ – летчики! Очень, очень обязан. Благодарю. Оревуар.

Чук переменил штепсель и, вызвав дежурного авиамеханика, сказал:

– К пяти часам приготовить «Ньюпорт». Бензина – четверть бака.

Корнет все еще раскланивался и повторял:

– Интересный народ – летчики. Мне очень, очень нравится!

Я посмотрел на него и подумал: «Бедный ты мой, посмотрим, как тебе первый полет понравится».

* * *

Вечером аэродром кишел публикой. Девочки, барышни, дамочки и дамы. Губки бантиком и без бантика. Томные глаза с поволокой и без таковой, у некоторых, как кинжал, насквозь просаживают. С книжечками и без книжечек, с собачками и без оных. Ножки всех сортов и калибров. Шляпки, кружева, прошивочки, духи…

Без двух минут в пять, когда еще не взвилась синяя колбаса, к ангарам бесшумно подъехал изящный автомобиль светло-шоколадного цвета.

Откинувшись на подушки, с видом истого патриция в нем восседал корнет Барабанов. Рядом с ним сидела шикарно одетая женщина.

Корнет грациозно выпрыгнул из автомобиля, осмотрелся и, найдя меня глазами, танцующей походкой великосветского донжуана подошел ко мне.

– Где инструктор?

– Около бензинового склада в траве. Если спит, не будите. Не любит.

Корнет подбежал к Чуку, поднял его и, взяв под руку, повел к автомобилю.

Чук церемонно раскланялся, поцеловал пухленькие пальчики спутницы Барабанова, взглянул на часы и махнул перчаткой.

Взвилась синяя колбаса. Дежурный по аэродрому с цветными флажками побежал вглубь