Донна Соль и все её мужья - Виктор Владимирович Королев

И можно с южными звездами

Сравнить, особенно стихами,

Её черкесские глаза.

«Скажи этой южной ласточке, смугло-румяной красоте нашей…», – так нежно-ласково пишет о ней Пушкин Плетнёву. Для него она была и интересным собеседником, и живым почтальоном-посредником с царской семьей.

Россет чрезвычайно ценила его ум и силу поэтического гения. Вот что записывает с её слов Я. Полонский: «Никого не знала я умнее Пушкина… Ни Жуковский, ни князь Вяземский спорить с ним не могли – бывало, забьёт их совершенно. Вяземский, которому очень не хотелось, чтоб Пушкин был его умнее, надуется и уж молчит, а Жуковский смеётся: «Ты, брат Пушкин, чёрт тебя знает, какой ты, ведь и чувствую, что вздор говоришь, а переспорить тебя не умею – так ты нас обоих в дураках и записываешь».

Однажды она сказала Пушкину:

– Мне очень нравятся ваши стихи «Подъезжая под Ижоры…»

– Отчего они вам нравятся?

– А так, они как будто подбоченились, будто плясать хотят!

Пушкин очень смеялся. По его словам, когда сердце бьётся от радости, оно то так, то пятак, то денежки… Такая у него была поговорка.

Ещё в самом начале своей дружбы с Пушкиным Александра Осиповна сумела оценить его тонкую натуру и деликатное отношение к ней. Пожалуй, никто из обожателей не понимал её так тонко и так дружески: «Пушкин поднёс мне у Карамзиных одну из песен “Евгения Онегина”. Скоро выйдет в печати ещё одна. Софи Карамзина передала мне, что Пушкин нашёл меня очень симпатичной; я польщена, так как и он мне нравится. Я нахожу его добрым и искренним, и он не говорит мне глупостей насчет моих глаз, волос и т. д. Такого рода комплименты не лестны для меня потому, что я не сделала себе глаза или нос!»

Ум Александры Осиповны одновременно и притягивал к ней мужчин и отталкивал их, создавая немало проблем и в общении и в семейной жизни. Пушкин действительно ценил в ней блестящий интеллект и редкостное обаяние натуры, он даже подталкивал её в развитии.

Почему Пушкин не влюбился в Александру Россет с первой встречи, с первого взгляда? По одной простой причине: когда они познакомились у Карамзиных, он был влюблён в другую. Случись иначе – Бог знает, как сложилась бы судьба «нашего русского всё»…

«Как дай вам бог любимой быть другим»

В мае 1828 года Пушкин был приглашен в Приютино – имение Олениных под Петербургом. Почти весь вечер провел с «малюткой» Аннет Олениной – было много и игры, и шутливо-словесного флирта, и бальных танцев.

Дома поэт, уже подумывавший о женитьбе, одним росчерком пера нарисовал её профиль и подписал по-французски: «Аннет Оленина – Аннет Пушкина». Потом, правда, зачеркнул всё. Но уже было ясно: он влюбился всерьёз.

Анна Алексеевна Оленина (1808-1888), или, как её все называли, Аннет, тоже с семнадцати лет была придворной фрейлиною. Пушкина она знала, ещё когда была совсем ребенком. Восторгалась его стихами. Мечтала ли она, чтобы они вместе с автором навсегда принадлежали ей? Да, «малютка» выросла. И на том балу она сама подошла к поэту и пригласила его на танец. А на следующий тур уже Пушкин выбрал её. Аннет подала ему руку, отвернув голову и улыбаясь, потому что была безмерно счастлива.

Всё в этот год волновало Аннет: и её успех среди гостей, и желание выйти замуж, и мечты о разных кандидатах на место рядом с собой… Она отмечает в своем дневнике: «Я лениво пишу, а, право, так много имею вещей сказать, что и стыдно пренебрегать ими: они касаются, может быть, счастия моей жизни».

Их встречи всё чаще, взгляды всё откровеннее. Как-то она оговорилась, сказав Пушкину «ты», и уже на другое воскресенье тот привёз ей стихи:

Пустое «вы» сердечным «ты»

Она, обмолвясь, заменила,

И все счастливые мечты

В душе влюблённой возбудила.

Пред ней задумчиво стою;

Свести очей с неё нет силы;

И говорю ей: как вы милы!

И мыслю: как тебя люблю!

Петр Вяземский напоминает ему о литературном салоне Россет, пеняет, что Пушкин не бывает там. В ответ на стихотворение Вяземского «Черные очи», воспевающее красоту А. О. Россет, мигом следует пушкинское:

Она мила – скажу меж нами –

Придворных витязей гроза,

И можно с южными звездами

Сравнить, особенно стихами,

Её черкесские глаза,

Она владеет ими смело,

Они горят огня живей;

Но, сам признайся, то ли дело

Глаза Олениной моей!

Все вокруг только и говорят о желании поэта жениться на Аннет. А сама она пишет в дневнике: «Вижу, что мне пора замуж: я много стою родителям, да и немного надоела им. Пора, пора мне со двора, хотя и это будет ужасно. Оставив дом, где была счастлива столько времени, я войду в ужасное достоинство жены! Кто может узнать судьбу свою; кто скажет, выходя замуж: “Я уверена, что буду счастлива”. Обязанность жены так велика: она требует столько самоотречения, столько нежности, столько снисходительности и столько слёз и горя! Как часто придётся мне вздыхать из-за того, кто пред престолом Всевышнего получит мою клятву повиновения и любви? Как часто, увлекаемый пылкими страстями молодости, будет он забывать свои обязанности? Как часто будет любить других, а не меня?»

Пушкин постоянно думает о ней, называет её «ангел кроткий, безмятежный», строит далёкие планы. В общем – дело к свадьбе. Но рады ей не все…

Как раз в то лето тетушка Аннет, Варвара Дмитриевна Полторацкая (кстати, тетушка и А. П. Керн), мечтала просватать свою племянницу за одного из своих братьев, Николая Дмитриевича Киселёва – чиновника министерства иностранных дел, человека перспективного и богатого. И вот уже Варвара Дмитриевна плетёт свои сети, выжидает момента, чтобы расстроить почти обговоренное дело.

Пушкин в курсе. Он нервничает. «Мне бы только с родными сладить, а с девчонкой уж я слажу сам», – неосторожно бросает он. И эту фразу тут же передают Варваре Дмитриевне, а та – Олениной. Аннет в ярости (много позже именно за эту фразу она обзовет Пушкина «вертопрахом»). Больше в дом его не зовут, записки возвращают нераспечатанными.

А через пару месяцев в доме Олениных появился Николай Киселёв. Аннет готовилась к его визиту с осознанным женским кокетством: «Итак, чепчик надет к лицу, голубая шаль драпирована со вкусом на тёмном капоте с пуговками. Я сидела без всякого жеманства на диване и чувствовала, что была очень