Дыбенко - Иван Матвеевич Жигалов

сырой, зябкий день. Валил тяжелый густой снег, и пока новобранцы дошли до Крюковских казарм, основательно промокли. Когда закрылись огромные черные железные ворота с начищенным до ослепительного блеска медным двуглавым орлом и разлапистыми якорями, Павел с грустью подумал: «Что же мне тут уготовлено?..»

Унтер-офицер Драгунов, сопровождавший новобранцев, скомандовал: «Вольно, разойдись!» — а сам направился в канцелярию казармы.

На огромном плацу толпились молодые парни в полушубках, стареньких пиджаках, ватных куртках, зипунах и армяках из толстого домотканого сукна. На ногах у большинства лапти, кое-кто в сапогах, густо смазанных дегтем, некоторые в штиблетах.

Новеньких окружили прибывшие раньше, расспрашивали, кто откуда. И пошло перечисление: московские, курские, тульские, брянские, костромские, черниговские, новгородские… К Дыбенко подошел бойкий, рослый чернявый парень в зипунчике, подпоясанном синим кушаком, старой солдатской папахе, в берестовых лаптях; чистые холщовые онучи, аккуратно обмотанные тонкими конопляными оборами, обрисовывали стройные ноги. За плечами у парня висела балалайка на зеленой тесемке.

— С каких краев, приятель? — Дожидаясь ответа, новобранец достал из кармана красный кисет. «Паше от Варвары», — прочитал Дыбенко вышитую черными нитками надпись. — Закуривай.

— Привезли из Черниговской губернии, а работал грузчиком в Риге, — сказал Павел. — Может, слыхал?

Парень смотрел, ничего не понимая.

— Тебя как человека спрашиваю, а ты темнишь.

Подошли еще новобранцы. Их тоже заинтересовал видный, по-городскому одетый парень.

— Да вот так уж получилось, — чтобы рассеять недоумение, объяснил Павел.

— По двое стройсь! Живо-о! — раздалась команда.

Казарма… Огромное сырое, холодное помещение с каменным полом, через небольшие окна, стекла которых годами не протирались, проникал тусклый свет. Двухъярусные койки, установленные длинными рядами с узкими проходами. Жесткие, набитые соломой матрацы, темные одеяла, которыми пользовалась не одна смена новобранцев.

После обеда — жиденького супа из солонины и ячневой каши — с вновь прибывшими разговаривал пожилой капитан 2-го ранга. Из его слов Павел понял, что Крюковские казармы — всего лишь сборный пункт, откуда новобранцев распределят по флотским экипажам, где будут обучать морским специальностям.

— Вы обязаны беспрекословно выполнять все приказы и распоряжения командиров и начальников… Не вступать в пререкания, не нарушать дисциплину… — Офицер, чеканя каждое слово, долго перечислял обязанности нижних чинов.

А унтер-офицера Драгунова словно подменили. Когда ехали в поезде, не кричал, даже казался робким. Теперь превратился в «шкуру», так особо усердных унтеров называли за ревностную службу, собачью преданность начальству, постоянную слежку за нижними чинами.

Ходил Драгунов по казарме, покрикивал. Досталось и «балалаечнику» за то, что свою «чертову музыку» положил на койке под голову.

— Еще раз увижу, изничтожу! — угрожал унтер.

Придирался и к Дыбенко, вызывал на скандал.

— Скоро из тебя повыколотят дурь.

— Спокойно, Павел, спокойно, тихо. Не обращай внимания, — говорил Павел Свистулев, оказавшийся рядом с Дыбенко. Они познакомились в первый день на плацу. Высокий, с открытым лицом, Свистулев сразу расположил к себе. Сын маляра из города Буга в поисках заработка «исколесил матушку Русь вдоль и поперек».

— Ушел из дома после окончания четырех классов, поступил учеником железнодорожного телеграфиста, — рассказывал Свистулев. — За распространение листовок и прокламаций в 1909 году попал в Вологодскую тюрьму, откуда вызволил отец, взял меня на поруки.

Вечером перед строем Драгунов объявил:

— Утром придет комиссия, на вопросы отвечайте бойко, не мямлите, не жалуйтесь, ничего не просите.

«Наступает день разбивки, — вспоминает Дыбенко в книге «Из недр царского флота к Великому Октябрю», — является комиссия. Громовая команда:

— Встать! Смирно! Не шевелись!

Лейтенант в сопровождении кондукторов и врача обходит новобранцев и спрашивает, чем занимался до службы, грамотен или нет, где жил, был ли под судом, и если был, за что.

Дошла очередь и до меня. Отвечаю:

— Окончил четырехклассное городское училище, жил в Новоалександровске Ковенской губернии, в Риге, Либаве.

Председатель комиссии прерывает:

— Во второй Балтийский. По росту годился бы в гвардейский экипаж, но… — В документах у меня значилось: «Рижское полицейское управление… Политически неблагонадежен».

«Хорошо, что еще новозыбковская полиция «хвост» не прислала, — подумал Павел. — Теперь эта «неблагонадежность» словно тень будет следовать за мной… А в гвардейцы? Невелика радость стоять на часах у царских покоев или на яхте «Полярная звезда» сопровождать цареву семью на увеселительные прогулки по Балтийскому морю. Постараюсь с большей пользой и для себя, и для других отбыть положенный срок на флоте».

Дыбенко и Свистулсва определили в Кронштадт, но в разные группы.

Через день более трехсот новобранцев по четыре в ряд под командованием унтер-офицеров пошагали к вокзалу. До Ораниенбаума ехали поездом, а через пролив по льду пешком. 16 января 1912 года прибыли в Кронштадт.

Казармы второго Балтийского флотского экипажа мало чем отличались от Крюковских. А вот полуротный унтер-офицер Павлов понравился Дыбенко: незлобив, хотя строг, требователен, бранился в меру, да и не задерживался: побудет час-полтора, и уж нет его…

На третий день новобранцев переодели в морскую форму. Начались строевые занятия. Руководили «петухи» — армейские офицеры; носили они флотскую форму, а фуражки с красными околышами, за что и называли их петухами. Были они отличными строевиками.

Через два месяца усиленных занятий от темна и до темна новобранцы приобрели отличную выправку и осанку. Рослый Дыбенко находился на правом фланге, задавал тон строю, ему особенно доставалось.

Все приготовления завершились. 5 марта 1912 года подъем сыграли на час раньше обычного. От Кронштадта до Царского Села прошли походным маршем. В положении «смирно» долго стояли на широком поле против Екатерининского дворца, смотрели на ворота, ждали…

Появилась карета, в ней Николай с наследником. Карета медленно продвигалась перед шеренгами моряков.

Начался торжественный парад. Под звуки сводного оркестра моряки чеканили шаг.

Закончился смотр. На матросов уже никто не обращал внимания, и они отправились в Кронштадт.

Скоро стало известно, что царь остался доволен: отметил старания многих офицеров и унтер-офицеров, похвалил роту, в которой правофланговым шел Дыбенко, а мичмана Либгарда досрочно произвел в лейтенанты. «Не забыл» самодержец и «нижних чинов»: они получили «царское спасибо», по французской булке и пятидневный отдых.

Дыбенко и Свистулев обрадовались.

— Теперь можно и Кронштадт посмотреть, — сказал Дыбенко. — Два месяца живем, ноги сносили аж до самых вилошек, а кроме учебного плаца, нигде не были.

Договорились в увольнение проситься в первый же воскресный день.

Экипажи отдыхали. Начальники в эти дни подобрели. Матросов, в первую очередь старательных и прилежно относящихся к службе, увольняли в город. Унтер-офицеры долго наставляли, как следует вести себя: ходить там, где положено, по своей «ситцевой» стороне, а не по «бархатной», офицерской; отдавать честь, в кабаках не усердствовать.

Старые матросы тоже напутствовали:

— Не попадайтесь на глаза начальству. Лучше всего, как завидите адмиральскую карету, удирайте от греха подальше, прячьтесь