Глеб Голубев - Заболотный

Он помолчал, разглаживая потертые сгибы карты, потом поднял на меня глаза.

— Пока я хочу добиться хотя бы командировки в Харбин двух человек, чтобы посмотреть на месте, что надо делать. Хотя бы для двух человек — для старого чумагона с его верным соратником найдутся, наконец, у них гроши?!

Я понял, что вопрос о моем участии в этой поездке для Даниила Кирилловича уже решен, в моем согласии он не сомневается.

Мы занялись изучением карты, газетных заметок, заботливо собранных Заболотным в отдельную папку, составлением плана научных работ.

Когда Даниил Кириллович доставал какую-то книгу, из нее выпал недописанный листочек бумаги. Я поднял его, машинально пробежал глазами первые строчки и удивился…

«Научная часть:

1) Доклад «Стремление студентов к науке и способ рациональной борьбы с ними».

2) Доклад «О влиянии полицейского режима на поднятие научного строя».

3) Сообщение «Задние дворы и тетенькины хвосты, как исключительный путь достижения недостижимого».

4) «Об упрощении литературных ссылок до степени: Гиппократ, Боткин и Я», — прокашляет академик…

Художественная часть:

«Осади назад» — исполнит хор штаб-офицеров и очистит от студентов эстраду (в воздухе пахнет скандалом)…»

— Это что такое? — изумился я.

— Да, понимаешь, я к юбилею Военно-медицинской академии готовился, — смущенно ответил Даниил Кириллович, отбирая у меня листочек и торопливо засовывая его снова куда-то между книг. — Так я набросал кое-что… вроде капустника.

Он посмотрел на меня и добавил, грустно вздохнув:

— Теперь не придется повеселиться. Жаль…

Мы снова углубились в расчеты и планы и просидели за ними до глубокой ночи, пока в кабинет не; пришла Людмила Владиславовна. Она увидела карты, записи, лежавшую на краю стола старую, потрепанную кожаную «лекарьску» сумку — и сразу все поняла.

— Опять?.. — тихо спросила она.

— Опять, — виновато ответил Заболотный. — Но, понимаешь, Милочка, совсем ненадолго! И надо, надо мне проехаться, засиделся в кабинете. Помнишь, как у нас на Подольщине поется:

Мени нудно в хати жить.Ой, вези ж мене з дому,Де багацко грому, грому!

— «Де гонцюють все дивки да гуляють парубки!»- с грустной усмешкой закончила Людмила Владиславовна, качая головой.

Только тут я вдруг заметил, как сильно она поседела…

Через две недели мы уже ехали с Даниилом Кирилловичем в Маньчжурию.

Пассажиры посматривали на нас с опаской, сторонились. Чем ближе к границе, тем меньше людей оставалось в вагоне. Заголовки газет, которые мы первым делом покупали на каждой станции, становились все тревожнее.

«Более 300 смертных случаев в течение 20 дней на станции Маньчжурия!»

«Еще около 3 тысяч китайцев обречены на гибель!»

А слухи, мчавшиеся навстречу поезду, были еще невероятнее, еще фантастичнее. «Очевидцы» утверждали, будто на станции Маньчжурия вообще вымерли все до единого жители и она разрушена до основания, сожжена дотла.

Чума якобы охватила уже весь Северный Китай и население толпами бежит к морю, бросая дома и в панике все сметая на пути.

На станцию Маньчжурия поезд прибыл утром 6 декабря. Перрон был почти пуст, на нем только приплясывали озябшие солдаты. Они перебрасывали винтовки из руки в руку, и штыки сверкали багрянцем в, лучах морозного солнца.

Поезд остановился. Мы хотели выйти, но у двери уже стояли двое часовых.

Через несколько минут в вагон поднялся высокий, усатый, разрумянившийся от мороза человек лет сорока. Он держался подтянуто, по-военному и выглядел даже щеголевато в форменной путейской шинели. Приложив руку в серой перчатке к лакированному козырьку фуражки, он четко доложил:

— Помощник главного врача Китайско-Восточной дороги доктор Хмара-Борщевский. Рад вас приветствовать, профессор!

Повелительный взмах руки. Часовые взяли на караул, и мы с Даниилом Кирилловичем торжественно сошли на перрон. Пока солдаты выгружали наш немудреный багаж, Хмара-Борщевский лаконично и деловито рассказал об обстановке.

Да, первое официально зарегистрированное заболевание чумой отмечено на станции действительно 12 октября. Но фактически оно было уже не первым. Еще летом поступали отрывочные сведения о каких-то заболеваниях среди охотников за тарбаганами в окрестных селениях. Проверить их не удалось, потому что охотники все время кочуют с места на место, а за лето и осень их здесь перебывало без малого одиннадцать тысяч человек…

— Одиннадцать тысяч охотников?! — воскликнул Заболотный.

— Так точно, профессор. Могу дать точные справки. За август, сентябрь и октябрь их проехало через станцию Маньчжурия около шести тысяч, да четыре тысячи шестьсот еще оставались к началу эпидемии в ближайших окрестностях станции. Я знаком с вашей теорией о роли тарбаганов в распространении чумы, целиком ее поддерживаю и потому обратил особое внимание на сбор соответствующих сведений.

— А хоть одного больного чумой тарбагана вам не удалось поймать? — нетерпеливо перебил Заболотный.

Хмара-Борщевский пожал широкими плечами.

— Признаться, было не до этого, профессор.

— Понимаю, понимаю, коллега. Тяжеленько пришлось?

— Очень! Я прибыл сюда немедленно, как только получил телеграмму о первом случае чумы. Устроили изоляторы в теплушках и уже к утру на пятый день перевели в них всех, кто соприкасался с больными. Наладили медицинскую проверку всех пассажиров. Начали поголовный осмотр всех жителей станции. Я запретил местным торговцам принимать к погрузке тарбаганьи шкурки без предварительной дезинфекции. Но…

Он обескураженно развел руками.

— Все-таки мы опоздали. В октябре умер триста девяносто один человек. Сейчас эпидемия, кажется пресечена. Но она перекинулась в Харбин и другие города. И в Харбин первым завез ее человек, приехавший именно отсюда, со станции Маньчжурия.

Заболотный понимающе похлопал его по рукаву шинели.

— Что же делать, вы тут ни в чем не повинны, — тихо сказал он. — Пока мы умеем распознавать чуму лишь через три-четыре дня после начала болезни. А за это время ее можно завезти далеко. Так что не станем вешать головы, а будем работать. Покажите-ка нам ваше хозяйство.

Целый день водил нас Хмара-Борщевский по станции и раскинувшемуся вокруг нее поселку. Мы заглядывали в наскоро сколоченные из гнилых досок хибарки, едва поднимавшиеся над землей. По словам Хмара-Борщевского, их понастроили местные жители специально к сезону охоты на тарбаганов. При наплыве охотников в каждую такую полуземлянку набивалось до двадцати ночлежников!