Кавалеристы - Артем Владимирович Драбкин

привыкли, чтобы над ними что-то делали. Поэтому перед рейдом мы цепляли на них седла и несколько дней гоняли вместе со своими лошадьми. Доводили их до того, что они были все в пене, и так приучили к этому делу. Но все равно эти монголки часто пытались сбросить солдат, причем делали это неожиданно. Едешь и не знаешь, когда свалишься. Но зато они были очень выносливые, могли пройти и болото и большие расстояния.

В бой вступили под Слуцком, там было очень тяжело – мы наступали, а потом немцам подходило подкрепление, и мы начинали отходить, потом опять наступали. А 6 июля 1944 года я был тяжело ранен.

– Как это произошло?

– Атаковали в конном строю, а немцы били по нам из минометов. Мы остановились, спешились и прилегли за какой-то бугорок. Кони стояли рядом, их начало убивать осколками, а потом в одном-двух метрах от меня разорвалась мина. Я был ранен в обе ноги, потому что ноги спрятать не получалось. Левую ногу раздробило ниже колена, а в правой ноге застряли осколки. Пролежал я там около двух суток, в основном без сознания – даже не помню, как меня оттуда вытащили. Слуцк к тому времени уже взяли, передовая была уже за городом. Раненых расположили покатом прямо на улице, а немцы продолжали обстрел, и осколки снарядов летели прямо на нас. Рядом со мной лежал парень из нашего взвода, Иван его звали, и когда разорвался очередной снаряд, то один его осколок попал опять в мою несчастную левую ногу, а другой Ивану в живот и вывернул внутренности. Он кричит: «Леша, помоги!» А что я мог сделать? Пытался собрать его кишки, все это дело вставлять обратно в живот… Минут через пять Ваня умер…

В полевом госпитале врач говорит мне: «Ой, сынок, надо ампутировать левую ногу, у тебя газовая гангрена». А я ему говорю: «Доктор, милый, я же еще молодой, мне только девятнадцать лет, чего я буду обузой для семьи? Та я лучше сейчас умру, чем буду мучить своих родных!» И он сказал: «Ладно, я тебя обработаю, а потом вас повезут в тыл на Урал, а там как скажут в тыловом госпитале». В общем, он все обработал, и нас повезли в тыл – через Москву на Урал и привезли под Пермь, на станцию Пачелма, там был госпиталь. И тут то же самое, врачи говорят: «Надо тебе ампутировать ногу». Я опять отказался. Стали мне оперировать ногу – шесть раз был под общим наркозом, представь себе, каково это. После шестой операции врач говорит: «Ну, ложись на стол, будем снимать тампоны и будем надеяться, что все хорошо». Тут зашла женщина, заведующая хирургическим отделением госпиталя, и склонилась надо мною, чтобы посмотреть. А в это время врач тянул тампон от кости, боль невыносимая, и я от боли как схватил ее зубами за сосок, представляешь? Она мне потом сказала: «Я тебя, сынок, буду помнить всю жизнь». В тыловом госпитале я пролежал до конца 1944 года. После выписки был признан «негодным для дальнейшего прохождения службы», стал инвалидом войны второй группы и приехал домой в Сталино. В правой ноге, в бедре, остался осколок величиной сантиметра два. Этот осколок пробил кость бедра, дальше у него силы не хватило, и он так и остался в костном мозге. Врачи не стали его вытаскивать, потому что не было ни рентгенов, ничего. И они решили оставить как есть, побоялись долбить кость и искать, где именно он застрял. Я мучился с этой раной долгие годы после войны – были такие боли, что не мог спать, просто на стенку лез. Сначала я числился инвалидом войны второй группы, но как только рана зажила, инвалидность сняли, не дали даже третью группу. А в семидесятых годах у меня началось обострение, три раза лежал в Макеевке в областном госпитале, и мне восстановили группу – вначале третью, а потом и вторую.

У меня было еще одно ранение, в начале 1944 года – мы тогда были то ли в Херсонской, то ли в Запорожской области. Стоим, разговариваем, и в это время летит шальная пуля и попадает мне в грудь с левой стороны. Но так как она уже была на излете, то застряла в мышцах груди. Ребята сами выковыряли у меня эту пулю и перебинтовали. Так что на войне я был ранен трижды.

– Позвольте задать вам еще несколько вопросов. Как выглядела атака в конном строю?

– Вначале обычно шли танки – они пробивали вражескую оборону. Танки должны были атаковать неожиданно и очень быстро, чтобы немцы не успели прийти в себя, вызвать подкрепление и организовать крепкую оборону. Если это удавалось, то немцы начинали отходить, а иногда и бежать. Когда немцы отступают, то начинается уже наша работа – скачем следом за танками и бьем по врагу из автоматов, карабинов, рубаем их клинками.

– Лично вам приходилось рубить шашкой?

– Да, это бывало очень часто.

– Какие были ощущения?

– Никаких ощущений не было. Мы привыкли к этому всему, на войне человек очень быстро ожесточается. Это сейчас не по себе становится, когда вспоминаю… Я же и головы шашкой снимал, и на куски немцев разрубал. А тогда не было никакой жалости. Потому что или ты или тебя, вот так. Если ты дашь слабинку, то тебя. А когда летишь на полном ходу, то не смотришь, что ты там сделал. Рубанул и поехал дальше. Часто приходилось стрелять из автомата, сидя в седле – это вообще отдельная история. Очень сложно в кого-то попасть!

Когда я был на фронте, у нас процветало воровство. У меня несколько раз было, что лопату кто-то украдет, а окапываться-то надо, и срочно! Приходилось рыть противотанковой гранатой РГД, знаешь такую? Между прочим, у меня неплохо получалось ею копать. Сделаешь бруствер и вроде как защитил себя от пули или осколка.

А еще у нас постоянно воровали лошадей. Однажды был такой случай, что стояли мы в одном селе, был перерыв после боя, и я был дежурным по конюшне. Утром приходит наш командир взвода, а его лошади нет! Я докладываю:

– Товарищ старший лейтенант, за время дежурства произошло ЧП, украдена ваша лошадь.

– Ах ты такой-сякой, проспал!

– Нет, я не спал – это кто-то хитромудро сработал.

– Ладно, даю тебе задание, чтобы завтра к утру у меня была лошадь.

– Есть!

– Выполнять.

Я сел на попутную машину и уехал километров за тридцать от своей части. Часам к трем дня попал в какое-то