Леонид Андреев: Герцог Лоренцо - Павел Валерьевич Басинский

и красивыми ровными зубами, матово-белыми. При улыбке и смехе лицо сильно меняется, становясь очень живым, выразительным, откровенным и простым. Подбородок широкий, говорящий об упрямстве. Цвет лица непостоянен: малокровный, бывает бледно-желтоватый, усталый, но чаще на нем легкий, прозрачный и нежный румянец. Лицо “не симпатичное”, но такое, которое нравится молодостью, жизненностью и общим характером чего-то скрытного, острого и внимательного. Одно из тех лиц, которые обещают больше, чем дают, и дают совсем не то, чего от них ожидают.

При всей нарочитой и несколько подчеркнутой “объективности” этой зарисовки она писалась несомненно влюбленным человеком. В это время Андреев уже сделал свой выбор. А Шурочка – еще нет. Еще два года она будет колебаться, прежде чем ответить ему – “да”. Этим объясняется последняя строка, в которой есть явный намек – не стоит ли поторопиться с ответом? Как и другие места этого талантливого словесного рисунка. Например, акцент на то, что девушка обладает не слишком красивой внешностью и хороша только в пору своего расцвета, пока еще молода, свежа и т. д.

В 1902 году, когда они обвенчались, Андрееву исполнился тридцать один год, Александре Михайловне – двадцать один. Что это означало?

Его молодость подходила к концу. Он уже пережил все страхи, радости, увлечения и заблуждения подростка и молодого человека XIX века. Они уходили в прошлое, как сам век. Если Андреев и менялся потом, то это было связано с очень серьезными личными потрясениями. Но как взрослый человек к началу столетия Андреев полностью состоялся.

Когда Шурочке исполнился двадцать один год, она вступила в возраст полного совершеннолетия. Она могла выйти замуж, а могла не выходить и распоряжаться собой без опеки родителей. По законам Российской империи, если бы у нее было отцовское наследство, она могла им владеть и после замужества. Могла пойти учиться на курсы.

Но вот что важно. Весь этот сложный жизненный период, который неслучайно называют переходным возрастом, когда она из девочки становилась девушкой и затем дееспособной женщиной, происходил не просто на глазах Леонида Андреева, а под его непосредственным влиянием.

Представьте себе не слишком красивую девочку, которая в пятнадцатилетнем возрасте влюбляется в красивого молодого человека и наблюдает за ним на протяжении пяти с половиной лет, прежде чем выйти за него замуж.

Вся его жизнь проходит перед ее глазами. На ее глазах он влюбляется в других женщин и волочится за ее старшей сестрой. Другим женщинам делает предложения и получает от них отказы. Пьет и совершает дурные поступки, а потом кается в письмах к ней и в дневнике, который дает ей читать. Он говорит ей о любви, а потом страдает из-за отказа Антоновой и хочет покончить с собой.

И это не какая-то мифическая женщина, которую она не знает. Вот она, перед глазами! Портрет Антоновой висит в рекламной витрине фотоателье на Арбате – полюбуйтесь, какая красотка!

Все это время Шурочка продолжает его любить и строить в своей голове планы замужества. Какие-то они обсуждают вместе, что для Андреева, возможно, было одним из “запасных” вариантов, но для нее было очень серьезно!

Шурочка воспитывалась в нравственной семье. Мысли стать одной из любовниц Андреева у нее быть не могло. Была ли у него мысль просто ее соблазнить? Была. Он откровенно признается в этом в дневнике и пишет, что “был даже уверен, что это возможно”.

Эротическое начало играло существенную роль в его отношении к Шурочке. Во всяком случае, о ее теле он пишет в дневнике не реже, чем о душе.

Страшную власть надо мной имеет ее тело, такую власть, какой мне раньше над собой испытывать не приходилось… Я люблю фигуру, походку А.М., ее руки, цвет ее тела, ее волосы, ее ноги. В этом смысле нет и не было на свете более желанной для меня женщины, чем она… Могу сказать, что дожив до 27 лет, я впервые узнаю любовь с этой стороны и скажу, что она не менее страшна, властна и непреоборима, чем любовь на почве чисто духовной. В этом отношении я опять-таки нахожусь под влиянием непонятных законов любви, так как знаю массу девушек, в физическом отношении превосходящих А.М. Это такая любовь к телу, из-за которой можно убить себя.

Укрощение строптивого

Воспитанный сначала в патриархальной семье, руководимой сильным и властным отцом, затем избалованный обожанием матери, Андреев не видел будущую жену иначе как женщиной, всецело ему подчиненной.

Только понимая это, можно оценить его письмо Шурочке от 2 июня 1898 года, где он эгоистически настаивает на “неравенстве” в любви.

…для меня нет равенства в любви, и одна личность должна быть поглощена другой. Девизом этой личности должны быть известные слова: “Твой Бог – мой Бог!”… Скажу прямо и откровенно – такой личностью должна стать женщина, которую я люблю… от этой женщины я жду самоотречения, жду безграничной, готовой на всякую жертву любви. Всюду за мной: в могилу, в тюрьму, в сумасшедший дом.

Это письмо оскорбило Шурочку. Но в этом возрасте девочки быстро взрослеют. Письмо читала не уже пятнадцатилетняя Шурочка, по уши в него влюбленная, а семнадцатилетняя девушка, которая за два года знакомства с ним имела возможность к нему приглядеться и его правильно оценить. В дневнике она пишет:

Письмо Леониду готово. Он сидит у нас. Остается улучить минуту и отдать ему. Но… у меня является нерешительность. Отдавать или нет? Ведь я говорю, что не люблю его, а вместе с тем есть у меня что-то, что можно назвать любовью. Ах, я не знаю, люблю ли его?

Все равно письмо я должна ему отдать. Есть два исхода: кончить сейчас же или отдаться ему, сделаться его рабой. Нет, лучше кончить.

Отдала.

Пусть будет что будет.

Есть что-то символическое в том, что, когда Андреев первый раз объяснялся ей в любви, Шурочка стояла у фортепьяно и пролистывала ноты “Евгения Онегина”. Теперь в ее письме звучали нотки повзрослевшей пушкинской героини. Она показала Андрееву, что черт связался уже не с младенцем.

Ваше письмо произвело на меня два совершенно противоположных впечатления: первое – ненависть к себе, второе – презрение к Вам.

Ненависть к себе поднялась во мне, едва я прочитала Ваше письмо: “он страдает, а я из-за каких-то глупых расчетов еще увеличиваю его страдание. Это подло с моей стороны”. Вот первая мысль, пришедшая мне в голову по окончании Вашего письма. “А если это ложь, рисовка?” Это