Балтика - Владимир Виленович Шигин

Россия помнит защитников многих своих твердынь, пусть вспомнит она и о славном нейшлотском сидении, видит бог, оно того достойно!

* * *

Императрица Екатерина, вплотную занимаясь организацией отражения шведской агрессии, тем не менее за результаты боевых действий ответственность брать на себя не желала. Дела морские были поручены адмиралу Грейгу, дела сухопутные – генералу Мусину-Пушкину.

– Я женщина слабая, – говорила государыня придворным. – Пусть генералы и воюют!

Но воевали генералы по-разному. Если Мусин-Пушкин заваливал царицу письмами, жалуясь на всевозможные трудности да тягости, то Грейг рвался в драку.

– Следует дорожить моментом! – горячился командующий флотом. – Пока шведы в Аньяле друг в дружку плюются, возможно, с небольшими усилиями очистить от них все финские леса! Дайте мне шесть тысяч десанта, и я водружу над Свеаборгом стяг Андреевский!

Столь большая ретивость была, однако, по нраву не всем.

– Грейг азартен, как карточный игрок, забывая, что война не покер! – говорили одни.

– Адмирал сущий младенец в делах сухопутных, а мнит себя Аннибалом! – поддакивали вторые.

– Прожектер и хвастун! – махали руками третьи.

Из финских чащ злословил и «мешок нерешимый»:

– Кабы его кораблики посуху ездили, тогда б и командовал, а так пущай царю Нептуну бороду крутит. Без евоных советов разберемся!

К финляндской армии меж тем уже начали подходить первые подкрепления из внутренних губерний. Мусин-Пушкин, как рачительный хозяин, щелкал костяшками счетов, подсчитывая новые сотни и тысячи.

– Копим силу, копим! – радовался он.

Адмирал Грейг меж тем обратился к графу Безбородко, с кем симпатию взаимную имел. Хитрый малоросс приобрел в последнее время большой вес в государственных делах, занимаясь как делами внешними, так и внутренними. Безбородко был понятлив и поддержку Грейгу обещал. Императрицу он уговорил.

– Хорошо, Александр Иваныч, – согласилась она. – Разрешу Грейгу идти на приступ крепости Свеаборгской, но только зимой!

Получив бумагу разрешительную, адмирал приободрился:

– Половина дела сделана! А зимой воевать тоже можно. В гавань шведскую мы и на санках въедем!

Адмирал зашелся грудным кашлем. На губах выступила кровавая пена. Штаб-офицеры немедленно вызвали к командующему лекаря. Но на советы лекаря Грейг отмахнулся:

– Обойдется!

Увы, на сей раз не обошлось…

Глава седьмая

Смерть флагмана

Кончался год 1788-й. Начиналась пора непрерывной осенней непогоды. За сентябрем пришел октябрь со штормами и туманами. Зима в тот год обещала быть ранней и холодной. Но, несмотря на необходимость возвращения в свои порты, адмирал Грейг упорно держал Балтийский флот в море. Адмирал боялся, что, воспользовавшись уходом русских кораблей, шведы успеют проскочить в свою главную базу – Карлскруну, где в течение зимы смогут надлежащим образом подготовиться к следующей кампании.

– Пока нет льда, будем сторожить Карла! – наставлял Грейг своих капитанов. – А до Кронштадта с Ревелем как-нибудь доберемся!

В те дни адмирал практически не сходил со шканцев, самолично руководя блокадой Свеаборга. Усталость, пронизывающий ветер и сырость вскоре дали себя знать и 23 сентября Грейг внезапно заболел. У адмирала начался сильный жар и кашель. Корабельный лекарь пытался было уговорить адмирала отлежаться в постели, но тотчас был им гневно изгнан. А через день Грейгу стало совсем плохо. От слабости он уже не мог стоять на ногах. Адъютанты под руки отнесли адмирала в каюту. Старик-лекарь, осмотрев больного, вздохнул горестно:

– Желчная горячка, к тому же весьма запущенная!

Грейга он поил горькими микстурами, размешивал в стаканах бесчисленные порошки. Пустили даже кровь, но и это не помогало. Тогда лекарь отправился к командиру «Ростислава».

– Надлежит спешить в Ревель, а то не ровен час может случиться всякое! – заявил он без обиняков.

– Неужели Самуил Карлыч столь плох? – изумился тот.

– Боюсь быть пророком, – почесал свою лысину лекарь. – Но ныне он между небом и землей!

Немедленно отделившись от блокадной эскадры и воздев все возможные паруса «Ростислав» повернул на Ревель. Ветер был на редкость попутным, и шли быстро. Вот наконец и до боли знакомые очертания Толстой Маргариты, шпили местных кирх. Когда «Ростислав» бросал якорь Грейг был уже в беспамятстве.

Едва о болезни командующего Балтийским флотом стало известно Екатерине, она тотчас велела спешить в Ревель своему лейб-медику Роджерсу. Но не успел Роджерс доехать до Ревеля, как оттуда пришло известие, что состояние Грейга безнадежно.

На перекладных из Петербурга прибыли жена и дети адмирала.

А состояние Грейга тем временем становилось все хуже и хуже. Как это иногда бывает, перед самой смертью больному вдруг стало немного легче. Придя в себя, изможденный страданиями адмирал твердил окружавшим его одно и то же:

– Если б не робость трех моих капитанов, я непременно наголову разгромил бы герцога!

Горечь незавершенной победы не оставила Грейга даже на смертном одре.

– Мое последнее желание – остаться умирать на «Ростиславе». Здесь я дрался, здесь и дух испущу!

Наконец сознание окончательно оставило адмирала. Дыхание стало редким и прерывистым.

– Начинается агония! – лаконично констатировал происходящее Роджерсон.

Спустя несколько минут он пощупал пульс, затем, открыв глаза, заглянул в неподвижные зрачки.

– Все кончено, – объявил Роджерсон. – Остановите часы!

Адъютант, подойдя к переборке, остановил стрелки стенных часов. Было ровно восемь пополудни 15 октября 1788 года. На стоявших в гавани судах были сразу же приспущены Андреевские флаги.

Когда о смерти командующего доложили императрице, то она заплакала.

– Это государственная потеря, – сказала она, вытирая слезы. – Хоронить Самуила Карловича – со всеми причитающимися почестями. А расходов на то не жалеть!

Десять дней набальзамированное тело оставалось на столь любимом Грейгом «Ростиславе». Лишь затем его перевезли в казенный губернаторский дом, где остановилась и семья адмирала.

А затем были похороны. Зала, куда нескончаемой вереницей шли моряки и местные обыватели, чтобы проститься с покойным, была обшита черным сукном с серебряным флером. Сам гроб возвышался на постаменте под черным балдахином. В ногах покойника стояла серебряная чаша. В головах фамильный герб со старинным шотландским символом всегдашней готовности к борьбе – тремя поднятыми вверх ладонями и девизом: «Бей точно». Сам покойный был облачен в парадный адмиральский мундир, на голову его надет лавровый венок. По сторонам на белых атласных подушках лежали ордена, среди которых так ни разу и не надетая звезда Андрея Первозванного и погнутый пулей Георгиевский крест за Чесму.

Перед выносом тела выступил предводитель ревельского дворянства – барон фон дер Пален, говорил о жизни, службе и добродетелях усопшего. Затем вся процессия двинулась к Ревельской лютеранской церкви, где решено было хоронить покойника.

Вдоль всего пути следования процессии стояли, отдавая честь, войска. Впереди всех вышагивали местные рыцари-масоны со своим штандартом и музыкой, затем шла гвардейская рота, городские школьники распевали псалмы, чинно вышагивало