Вечный ковер жизни. Семейная хроника - Дмитрий Адамович Олсуфьев

им подражали в молодечестве, в игре городки и в бабки! Мне даже иногда хотелось, чтобы и меня драли, как их. Будучи в детстве и отрочестве вполне чистыми, в то же время у меня рано сказалась восприимчивость к женской прелести, даже к аристократизму вообще и в женщинах в особенности. Я уже упоминал мои детские мечты об одной аристократического круга барышне, на много лет старше меня, о которой 10–11 лет я мечтал как о будущей супруге.

Делая слагаемое всех своих детских чувствований и вкусов, я прихожу к заключению, что правильно говорится: «Как в колыбельке, так и в могилку». В детстве уже определяются все главные черты природы будущего взрослого человека. В детстве только всё менее сложно, всё проще, всё выявляется наружу. С возрастом и с воспитанием человек сдерживает свои природные стремления, который он считает дурными; однако, не искоренить их; другие, напротив, наклонности свои он развивает; третьи просто научатся скрывать от постороннего глаза, то есть попросту приучаются лицемерить. В одном французском романе («Amitié amoureuse» [Любовная дружба][107]) спрашивается: «que c'est que c'est que l'éducation?» [что есть воспитание] и отвечают: «un peu di hypocrisie» [немного лицемерия]. Проникновенный сердцевидец Толстой изумительно верно определил и предсказал будущие характеры своих детей в возрасте от 3-х до 10-ти лет!

Итак, мы видели, что все и хорошие и дурные зачатки в человеке уже сказываются в детском возрасте. Ребенок — вовсе не невинное и не безгрешное существо, как его хотят изобразить некоторые (школы Руссо-Толстого, отчасти Достоевский). Блаженный Августин рассказывает, что он наблюдал двух грудных младенцев-близнецов, из которых один смотрел на другого со злобной завистью, когда тот лишал его груди матери. Религия в этом видит оправдание учения о первородном, врожденном грехе.

Однако сказано: «Кто из вас не обратится в дитя, тот не войдет в Царство Небесное». Если эти слова понимать расширенно, то зачем и жить тогда человеку, а всем бы лучше умирать в детском возрасте. Итак, слова эти следует понимать суженно. Апостол говорит: «Не будьте младенцы умом!». А баснописец справедливо замечает, что «сей возраст жалости не знает», то есть не имеет в себе главного нравственного качества человека — любви и сострадания. Нахожу, никто так часто не дерется, как дети! Но ведь есть же, и всеми взрослыми чувствуется, какая-то несравнимая привлекательность ребенка и не только ребенка, но и щеночка, и котенка, и даже молоденького медвежонка. Да и взрослые все признают, что счастливейшей возраст — детский! Как же разгадать эту загадку прелести детства?

Не берусь ответить на это исчерпывающе. Выскажу только свои догадки. Мне кажется, что главная прелесть детства — это тот возраст, когда тебя все любят, и ты любишь всех и все. А ребенка и щеночка мы любим, прежде всего, за их беспомощность и их доверчивость ко всем. Щеночек еще не ведает зла и опасности и доверчиво ласкается и жмется к чужому человеку. Так и ребенок. Для него нет чужих людей, все для него свои, ближние. Ребенок и щеночек, прежде всего, окружены стихией материнской любви, вот что они встречают с первого мгновенья своего бытия. Кроме того, они как бы еще не порвали материнской связи с Творцом, их создавшим. Они как бы таинственно ощущают то Великое потустороннее Добро, из ложа которого они только что вышли. Поэтому они верят в Добро и всюду и во всех его видят. Они нетребовательны, довольствуются малым: солнышко, тепло, голубое небо, зеленая травка, маленькая игрушка в руках или тряпочка в зубах щеночка и котенка — и они уже счастливы, и весь мир их кажется раем, а не юдолью печали, как нам, взрослым, часто и ошибочно он представляется. Ребенок беспомощен, поэтому он смиренен: поэтому ему так доступна вера в господствующее над ним Высшее Всемогущее Начало. Ему поле жизни представляется бесконечным, надежда никогда не оставляет его; он еще зла не сознает (хотя зачатки зла уже есть в нем), он видит кругом себя одну любовь, поэтому и сам он полон любви. Итак, в детском возрасте само собой без внутренних усилий со стороны ребенка преобладают в душе его стихия Веры, Надежды и Любви, то есть трех основных религиозных добродетелей. Не потому ли дети нам так милы, и самый возраст детский — счастливейший в нашей жизни?

Мои блаженные воспоминания детства почему-то сливаются с летним вечером, с небом, освещенным заходящим солнцем, и со стрижами и ласточками, режущими по этому небу! И всё это связано с нашей милой, любимой нами подмосковной — Никольским.

Никольское и подмосковные природа и люди — это моя родина, потому что там я проводил мои счастливейшие дни, хотя родился я в Петербурге. А любовь и нежность людская и в воспоминаниях моих переносится на отношения к нам, детям, не матери, не отца, а наших нянюшек, наших добрых к нам, детям, старых дворовых из бывшей крепостной прислуги!

Пятая тетрадь

Летний вечер тогда тянулся как-то долго, как под старость целый месяц не тянется долго. Чего-чего не переделаешь, каких радостей не испытаешь за беготню в деревне в течение долгого летнего вечера. А день с утра до вечера в детстве, а лето в деревне — это целая вечность.

Толстой, которого мне часто приходится вспоминать, объясняет удивительно верно эту долготу времени в детстве и короткость его в старости. О величинах мы судим по сравнению с собою. В детстве и комната, и колокольня родного села нам кажутся огромными: приезжаем туда взрослыми и всё кажется маленьким, ибо прежде высота комнат равнялась моему росту, умноженному на семь, а теперь она равна моему росту, умноженному на два. Когда мне было 7 лет, год равнялся одной седьмой прожитой жизни; а теперь, когда мне 63 года, он равен 1/63 моей жизни.

<Первое путешествие за границу>

26 декабря 1925/9 января 1926 г.

Ницца

Av. Gay, Villa Ninotte,

против новой русской церкви[108]

Мне бы хотелось еще немного остановиться на воспоминаниях моего детства, чтобы потом перейти к отрочеству. Мое первое путешествие за границу было когда мне шел шестой год, то есть 58 лет тому назад, но я его очень хорошо помню.

В моей квартире в Петрограде висела фотографическая группа нашей путешествующей семьи, сделанная в Сорренто. На ней изображена моя мать, какая-то строгая, старообразная и некрасивая на этой фотографии — между тем ей было тогда всего 32 года