Томас С. Элиот. Поэт Чистилища - Сергей Владимирович Соловьев

армии. Вивьен отправилась на танцы с ним, несмотря на протесты матери и на то, что у нее поднялась температура. Вернувшись, она слегла с «инфлюэнцей». Все эти злоключения послужили поводом для новых жалоб Тэйеру. Она объясняла, почему пишет карандашом («я в постели»), жаловалась на «душевный и физический неуют & депрессию» (в письмах вместо «и» она обычно ставила значок &) и добавляла, что мечтает «чтобы ее кто-нибудь похитил, как Мону Лизу»[231].

Элиот хорошо танцевал и не раз бывал с ней на танцах. Когда она появлялась в Оксфорде, не раз плавал с ней и ее знакомыми на лодках. В начале июня планировался вечер по случаю скорого отъезда Тэйера в Америку. Вивьен приглашал Тэйер, а в пару Элиоту намечалась кузина Тэйера Люси. Вивьен освободила выходные, но Тэйер внезапно отменил встречу за два дня до намеченной даты. Ее письмо Тэйеру полно раздражения: «Что касается нашего посещения Оксфорда, Люси & мне было дано понять Элиотом & вами, неоднократно и окончательно, что нам надо сохранять субботу & воскресенье свободными, & что если суббота будет дождливой, вы ждете нас в воскресенье». Для большей весомости она напомнила о мнении своего доктора: «Помните слова специалиста, Скофилд, & не надо становиться орудием, которое толкнет меня быстрее, чем необходимо, к преждевременной меланхолии, или даже, как он тоже пророчествовал, к ранней могиле».

Впрочем, все еще можно исправить, если Тэйер приедет в Лондон. В этом случае «вы сможете насладиться, видя маленькую Вивьен, бегущую рядом & глядящую на вас своими золотыми глазами». А если он окажется таким глупцом, что вернется в «дикую Америку», то «я вам торжественно обещаю, что впредь я никогда больше не буду разговаривать или переписываться с вами, и вообще никода больше не взгляну на вашу столь много обещающую и столь мало выполняющую личность. Никогда, я приняла решение, в самом деле. И вы никогда не встретите другую такую как я & однажды, уверяю вас, вы будете скрежетать зубами на свою незрелую, детскую глупость из-за которой вы не сумели различить желтый алмаз – белое пламя – & обычную игрушку из цветного стекла. И в самом деле глупец, & она молилась – тряпкам & костям & пучку волос. Зачем метать бисер перед свиньями – желтые алмазы & белое пламя перед закутанными в шкуры, непроснувшимися, ограниченными дикарями уолл-стритовского калибра. О Боже – зачем?»

В этом письме больше литературной игры, чем может показаться на первый взгляд. Там содержится парафраз строчек известного стихотворения Киплинга «Вампир» – Вивьен примеряет на себя роль неудачливого любовника (что важно, мужчины), который в конце концов был отвергнут коварной женщиной-вамп:

Жил-был дурак. Он молился всерьез

(Впрочем, как Вы и Я)

Тряпкам, костям и пучку волос…[232]

Намеки Вивьен могут относиться и к немому фильму «А Fool There Was» с актрисой Тедой Бара в главной роли, появившемуся на экранах в 1915 году[233].

Элиот восхищался в Тэйере его «страстной отчужденностью». Многие годы они будут достаточно тесно связаны – в основном благодаря издательской деятельности Тэйера.

В конце 1920-х годов Тэйер попал в психиатрическую клинику и с небольшими перерывами находился на излечении до самой смерти. Его наследство включало огромную коллекцию картин, 400 из них по его завещанию получил Метрополитен-музей, а коллекцию рисунков Обри Бёрдслея – музей Фогга в Гарварде.

4

В Америку Том прибыл 1 августа. Вивьен он обещал вернуться через месяц. Начало сентября должно было стать их «вторым медовым месяцем». Благодаря рекомендации декана оксфордского Мертон-колледжа, ему была гарантирована должность школьного учителя в городке Хай-Уикоме на полпути между Лондоном и Оксфордом. Занятия начинались в середине сентября. Тому надлежало убедить родителей в своей правоте или, по крайней мере, убедить их примириться с неизбежным.

Через 11 лет племянница Элиота Теодора (это ей он слал из Парижа забавные рисунки) писала матери: «Даже в раннем возрасте у меня сложилось впечатление, что семья в целом чувствовала, что дядя Том попался и что ему надо было думать, что он делает, и уж точно не надо было жениться. Возможно, это все мое воображение, однако в любом случае люди должны ждать, пока не узнают факты, прежде чем затевать ссору, и быть готовы к тому, что их дети поступают странно, и тогда, может, они и не будут. Эта речь направлена не против тебя или дяди Генри, но остальной семьи (Элиотов. – С. С.) и их кланового настроя»[234].

В 1923 году, когда эмоции утихли, его мать писала брату, что «до своей женитьбы и до того, как поселиться в Англии, он жил в идеальном мире»[235], и называла его брак «евгенически неудачным». Тогда же в письме к своему старшему сыну Генри она называла женитьбу Тома «большим несчастьем».

Удивительно, что Теодора стояла скорее на стороне Вивьен: «Может показаться, что моя мысль блуждает, но я хотела сказать, не думаю, что кто-то должен жалеть, что дядя Т. женился на тете Вивьен, поскольку я начинаю думать, что она сделала для него гораздо больше, чем считают люди, включая даже и болезни, которые, без сомнения, послужили своей цели».

Разговоры в 1915 году были резкими, но развод на повестке дня не стоял – консервативные нравы служили защитой молодоженам. Тома пытались убедить вернуться «под крыло семьи» вместе с Вивьен. Безумие обрывать связи с Гарвардом, когда почти готова диссертация. Уже обещана работа – преподавание в престижном женском Уэлсли-колледже (где до этого преподавал его родственник Шеф), которое можно совмещать с работой в самом Гарварде. Разве это не блестящая академическая перспектива?

Том колебался. Он писал Эйкену из Глостера 5 августа о своей женитьбе, о том, что должен скоро вернуться в Англию, и договорился там о работе в школе на весь учебный год, но одновременно – что, возможно, по желанию родителей вернется в Гарвард на зиму, чтобы закончить диссертацию. Если он останется в Англии, его отец соглашался оплачивать жилье, но «жену он должен содержать сам». «В чем я нуждаюсь, – восклицал Элиот, – так это в ДЕНЬГАХ! $! £!! Положение отчаянное! Война!»

Сопротивление Тома слабело, 16 августа он писал своему руководителю Вудсу: «Теперь я предполагаю вернуться в Кембридж в сентябре. <…> Я лишь испытываю неловкость по отношению к директору [школы]: я предупредил его [как это принятo] за пять недель, но он потерял целый месяц, беря меня на работу».

У Вивьен, однако, нашлись свои аргументы. «Я только что услышал, что моя жена