Все под контролем - Том Саттерли

проведенной под звуки битвы, бушевавшей всего в нескольких кварталах от нас.

Без звуков войны пассажиры испытывали чувство облегчения. Это было не то же самое, что команда «Все под контролем», подаваемая по завершении задачи. Хотя мы и не были в безопасности, чтобы ослабить бдительность, мы все же находились достаточно близко к базе, чтобы понять, что надвигавшаяся опасность миновала.

Перестав целиться из своей винтовки M4, я по-прежнему оставался бдительным и настороженным, но с растущим чувством безопасности и осознанием того, что мне удастся выбраться живым.

Однако вскоре и выжившие, и спасатели столкнулись с еще одной неудачей. Согласно первоначальному плану, после того как мы зачистим объекты возле отеля «Олимпик» и места крушения № 1, операторы Подразделения и рейнджеры должны были вернуться в аэропорт. Но когда все пошло наперекосяк, новый план, разработанный в Центре боевого управления, предусматривал эвакуацию всех с мест крушения № 1 и № 2 и доставку нас на «пакистанский стадион», названный так его обитателями, принявшими его у пакистанцев, когда те оказывали помощь во время операции «Возрождение надежды». Стадион находился ближе к зоне поражения, и в обычных условиях был безопасным и легкодоступным местом. Оттуда нас отправили бы обратно вдоль побережья в аэропорт.

Однако то ли маршрут к стадиону оказался непроходимым, то ли у водителей просто сдали нервы, но «Хаммеры», перевозившие нас, прибыли не на стадион, а к задним воротам аэропорта[25].

Внутри периметра аэродрома не было никакого движения, не присоединились к нам и остальные участники эвакуационной колонны. Тишина и отсутствие человеческой активности нервировали и приводили в замешательство. Я никогда не курил, но, переложив оружие и оглядевшись по сторонам, вытащил сигарету и затянулся.

Мы ждали у задних ворот минут двадцать, прислушиваясь к радиопереговорам. Когда из болтовни передач стало ясно, что больше никто не прилетит, мы поехали по территории аэропорта, чтобы добраться до ангара и поискать других и решить, что делать дальше. Но складывалось впечатление, что аэропорт оставлен.

Сцена стала еще более сюрреалистичной, когда мы остановились на асфальте между полевым госпиталем с одной стороны, и закрытой стоянкой и ангаром с другой. На асфальте, рядом с госпиталем, лежали тела дюжины американских солдат, один из которых был окружен мешками с песком из-за неразорвавшейся гранаты от РПГ, торчавшей из его ребер. Мешки с песком должны были защитить живых на случай детонации боеприпаса.

По форме и снаряжению погибших я понял, что большинство из них — рейнджеры. Но я не позволял себе слишком пристально всматриваться в лица, зная, что среди погибших есть и близкие друзья. Я надеялся, что мне не попадется на глаза что-то, по чему можно было бы опознать кого-то из моих знакомых; мне не хотелось видеть, что там лежат мои друзья. Я не был готов смириться с реальностью смерти так скоро после того, как испытал радость от того, что выжил.

Мне пришла в голову мысль, что мое тело вполне могло быть одним из тех, что ждут инвентаризации, когда мои личные вещи будут упакованы и приготовлены к долгой дороге домой в гробу, украшенном флагом. Я чувствовал скорбь — не только по погибшим солдатам, но и по их семьям и друзьям. Я беспокоился о Дебби, гадал, знает ли она, что происходит, волнуется ли она. Мне было грустно от того, что это они, а не я.

Выйдя из «Хаммера», я направился к ангару. Снаружи аккуратно выстроились три потрепанных в боях «Хаммера». Их окна были продырявлены пулями, некоторые стекла были даже выбиты. Я содрогнулся, поняв, что это означает, — что кто-то погиб или был ранен, когда стекло вылетело.

Машины также были изрешечены и пробиты пулями. На некоторых были следы попаданий из РПГ — идеальные круги с лепестками, похожими на цветы, расходившимися из центра, — которые, к счастью, не успели взвестись в тесных условиях городской войны и поэтому не взорвались.

Задние части машин были открыты, и, заглянув внутрь, я увидел, что они были присыпаны песком, чтобы впитать кровь, часть которой уже успела стечь на землю под ними. Позже я узнал, что «Хаммеры» и их экипажи неоднократно отправляли во время боя за погибшими и ранеными, которых переправляли обратно в госпиталь.

Для обеззараживания крови на песок вылили отбеливатель, и приторный металлический запах крови, смешанный с запахом отбеливателя, был просто невыносимым. Этот запах войны я буду помнить еще долго после того, как покину Африку.

ГЛАВА ОДИННАДЦАТАЯ

13 октября 2003 г.

Где-то над Атлантическим океаном

Все поменялось. Это были не просто пустые места людей, которые ехали в Сомали, но отсутствовали на обратном пути. Было что-то еще; нечто невидимое. Что-то в сердце и разуме человека. Трудно сказать, что именно, но все понимали, что то, что произошло в Могадишо, нас изменило.

Конечно, никто не говорил о страхе, утрате чувства непобедимости или всепоглощающей грусти, которую испытывали все, думая о наших отсутствующих друзьях. «Мы все — мужчины; все знали, что может произойти; нет нужды говорить об этом».

Некоторые играли в карты или в «Риск», но уже без того смеха и духа соперничества, который был присущ играм до 3-го октября. Другие глотали предложенный медиками «Амбиен»[26] и спали. Третьи, такие, как и я, сидели, погрузившись в раздумья.

Я понимал, что теперь я стал другим. Мои представления о том, каким будет бой, оказались ложными. Фильмы, телепередачи, парады — все это оказалось неправдой. Теперь я знал войну на самом базовом уровне и больше не питал иллюзий, что она славна или почетна, даже если индивидуальные жертвы солдат, сражающихся за своих собратьев, являлись проявлением и того, и другого. Война была адом. Она была ужасна, разрушала жизни и имущество, — и все это ради жажды власти и контроля каких-то мудаков… Худшее, что я мог себе представить, — чтобы кто-то через это прошел.

Пережить войну и ее последствия — это ненависть, злость и невероятное насилие. Я знал, что отныне, чтобы правильно выполнять свою работу и выжить, мне придется сосредоточиться на этих аспектах. Уберите сочувствие и сострадание к другим, и ты не будешь чувствовать боль.

Сидя в своем кресле, когда транспортный самолет направлялся на запад, в безопасные Соединенные Штаты, я не переставал вспоминать виды, звуки и запахи того, что мне довелось пережить в Сомали. Воспоминания захлестнули меня с головой. Дыра в стене дома, где, как я думал, умру; взгляд через улицу на обломки «Черного ястреба»… Тела вертолетчиков, пристегнутые, словно багаж, к малайзийскому бронетранспортеру… Задний борт «Хамви», засыпанный пропитанным кровью