Записки о виденном и слышанном - Евлалия Павловна Казанович

class="p1">Сходящие профессора поздравляли ее, она буркала им что-то в ответ, и они уходили. Как-то ужасно сухо и официально происходило все это, и обидно было за Машу; никто не отнесся к ней тепло и участливо, за исключением одного Ал. Ив. Введенского; лучше других еще отнеслись Браун и Гревс. Конечно, во всем виновата ее внешняя манера и собственное неумение быть приветливой, так что профессоров я строго винить не могу, да и ее тоже, но мне обидно за нее и жаль ее в этом случае.

Из университета мы поехали к ней187, где ее ожидали Венгерова188 с Великановой, пообедали у нее, поднесли ей цветов (я ходила за ними сейчас, как только мы с ней приехали) и выпили домашней наливкой [так!] за ее успех.

Интересно, утвердят ли ее в приват-доцентуре189?

Хорошо, что все обошлось тихо, без демонстраций равноправных и благотворительных дам. Вот-то сконфузятся они, когда узнают, что все обошлось без их содействия и благословения!

19/III. Вчера по дороге на французскую выставку190 зашла к Lusignan191, которая мне сообщила, что умерла А. П. Философова192. Lusignan очень жалела, что у нее уже взят билет193 и она не может, таким образом, остаться побывать хоть на панихиде ее. Утром сегодня зашла к Чернякам посмотреть в газете расписание панихид и похорон. Оказывается, сегодня на курсах назначена панихида в час дня.

Собираюсь идти.

– Вы куда? – спрашивает меня Лидия Семеновна.

– На курсы.

– В библиотеку?

– Нет, на панихиду.

– Ах, это по Стасовой, что ли?

– Нет, по Философовой.

– Да нет, ведь Стасова же умерла.

– Философова, Анна Павловна, единственная дожившая до нас из основательниц наших курсов194.

– Так ведь это же Стасова и есть, – настаивает Лидия Семеновна.

– Стасова давно уже умерла. Да что лучше, прочтите на первой странице «Нового времени» объявление.

Лидия Семеновна читает и убеждается:

– А я думала, Стасова.

Прихожу на курсы.

Внизу, по обыкновению, толпятся курсистки. Одни одеваются, другие раздеваются, одни уходят, другие приходят.

– Идем на панихиду, – предлагает возле меня одна курсистка другой.

– Какую панихиду, зачем?

– Да по Философовой.

– А кто она? Я с ней не знакома.

– Ну вот еще, не все ли равно! Она там что-то по равноправию женщин хлопотала и была председательницей женского съезда195.

– А-а, ну пойдем себе.

– Почему на курсах панихида по Философовой? – говорят немного дальше.

– А кто его знает! Пойдем, посмотрим, что ли?

– Ну Бог с ним, мне некогда; лучше погуляем немного.

И такие отзывы слышны повсюду кругом, но из любопытства многие все-таки идут наверх в зал.

Недаром Анна Павловна сокрушалась, что нет никакой традиции на наших курсах, что к курсам, как к учреждению, нет любви в курсистках, что они – какой-то пришлый, кочевой элемент, незнакомый ни с историей возникновения курсов, ни с учредителями их, ни с жизнью их вплоть до настоящего момента.

Это правда; от них берут все что можно, но ими не интересуются. Из знакомых мне только Lusignan да Маша [Островская] составляют исключение (Маша, между прочим, пришла на панихиду). Поэтому и на панихиде не было настроения; стояла толпа холодная, равнодушная, пришедшая позевать от нечего делать. Следовало бы кому-нибудь из комитетских дам разъяснить отношение Анны Павловны к курсам, хоть пользуясь случаем ее смерти, а то Нечаева сказала несколько общих фраз по окончании панихиды, и тем дело было кончено. Одна курсистка, очевидно из бюро слушательниц196, объявила, что у гроба назначаются дежурства из курсисток, пригласила жертвовать на венок и взывала прийти как можно в большем количестве на отпевание и вынос тела на вокзал, имеющее быть в среду197. Она так настойчиво повторяла последнее приглашение, повторенное несколько раз, что даже неловко было перед родственниками покойной, в присутствии которых это все происходило.

21/III. Пришла на похороны уже к самому выносу из церкви198. Перед Владимирским собором199 стоял катафалк для гроба и несколько катафалков с цветами. Все это было окружено цепью из курсисток, так что площадь возле катафалка была чиста от посторонней публики. Внутри стояла кучка комитетских дам, и из профессоров я увидала Савича, Булича, Богомольца. Несколько впереди – хор, группа курсисток и несколько студентов.

Придя к церкви, я стала в толпе за цепью, но какая-то курсистка подошла ко мне и стала просить в хор.

Народу в общем было не особенно много, и настроения и тут не было. Молодежь по обыкновению смеялась, болтая всякий вздор, распорядительницы волновались, прося нас то отойти подальше, то подойти поближе, то стать в ряды, то сомкнуться в кружок; студенты хозяйничали тоже.

Пронесся слух, что полиция разрешила нести гроб на руках, и несколько человек пошли в церковь.

Через минут 10 послышалась «Вечная память» церковного хора, показался на плечах студентов гроб и раздалась «Вечная память» нашего хора.

Боже, что это были за звуки! Не спевшиеся пискливые голоса брали все в унисон, причем не все даже сразу в тон попадали, студенты басили тоже кто в лес, кто по дрова, и можно себе представить, что должно было получиться!

Правда, чем дальше, тем дело шло лучше, так что перед Царскосельским вокзалом200 дело пошло уже совсем хорошо, но первый возглас хора был ужасен.

Вообще, хор был очень мал, слаб и жидок, а так как он то убегал Бог знает как далеко от гроба, то совсем почти садился на него, мешая несущим студентам идти, то впечатление получилось довольно жалкое.

Курсисток, казалось, было очень немного, но это, вероятно, оттого, что все они растянулись в очень длинную цепь, далеко окружавшую всю процессию.

На средине Загородного к цепи подошли 4 еврейских мальчугана, и один из них, старший, гимназист III или IV класса, так бесцеремонно и решительно проговорил, что надо еще расширить цепь, разорвал руки держащих ее курсисток и сам с товарищами своими стал в ряд, а затем так презрительно и победоносно поглядывал на курсисток, муштруя их все время, как надо идти, что те молча и безропотно покорялись. А гимназист с тремя малышами, даже еще не гимназистами, громче всех орал «Вечную память», не попадая ни в тон, ни в такт.

Как всегда, толпа росла чем дальше, тем больше; движение извозчиков и трамваев было затруднено, и многие вылезали из трамваев и присоединялись к процессии; в домах раскрывались окна, и много глаз с любопытством провожали шествие, пока было видно. Но все-таки настроения и тут не было, и