Святые русской Фиваиды - Максим Александрович Гуреев

резолюции Его Преосвященства, Преосвященнейшего Никона, епископа Вологодского и Тотемского… отцы настоятели монастырей были предупреждены через епархиальные ведомости о буйстве послушников Дионисиево-Глушицкого монастыря Николая Синявина и Александра Бывальцева, разбивших в монастыре 87 стекол. Предписывалось их не принимать ни в какой монастырь Вологодской епархии».

А вот что, почти в то же время, пишет отец Иоанн в своих «Исторических сказаниях…» о событиях почти 500-летней давности: «В тогдашнее время на севере России еще не много было церквей и приходское духовенство, избираемое из тех же дровосеков и пахарей, не отличалось ни нравственностью, ни образованием, так что монастыри были единственными местами, где народ мог учиться вере и благочестию, и он собирался в монастыри многочисленными толпами, особенно туда, где слышал старца духовного и учительного».

В Глушицком лесу таким старцем в начале XV века был преподобный Дионисий. Следует признать, что назидания подвижника не всегда воспринимались адекватно, а слова его оказывались зернами премудрости, упавшими, как сказано у Евангелиста Матфея, или у дороги, или на каменистую почву, или в колючие тернии. Так, являясь ревнителем сугубой уставности, Дионисий научал или обличал как монашествующих, так и мирян, приходивших к нему в Покровский Глушицкий монастырь, «нельстиво» и с «необиновением», то есть был непреклонен и строг, чем порой навлекал на себя беду, вызывал раздражение и злобу.

Однажды, как пишет отец Иоанн, «когда пр. Дионисий намеревался идти в церковь к божественной литургии, в дверях своей кельи он увидел целый полк демонов, которые, скрежеща зубами, с яростью напали на него и стали наносить ему удары, требуя, чтобы он оставил монастырь, в противном же случае угрожая ему смертью. Избивши до полусмерти и надругавшись над ним, враги подняли несколько досок из полу кельи и положили его туда, совершенно изнемогшего от ударов. Так как пр. Дионисий никогда не пропускал ни одной церковной службы и имел обыкновение приходить к ней первым, то все братия очень удивились, не видя его за обедней, пошли к нему в келью и увидали его лежащим под половыми досками. Братия вынули его из-под полу и стали спрашивать о случившемся. “Видите, братия, дерзость врага и слабость сил его, – отвечал им старец, – не будем же бояться его, ибо Господь наш помощник!”».

Речь, скорее всего, идет о наученных «началозлобным демоном» шайке «станичников», которые таким зверским образом решили свести счеты со святым старцем. В житии злодеи изображены полностью утратившими человеческий облик и превратившимися в срежещущих зубами бесов. Требуя от преподобного покинуть монастырь, они тем самым проявляют свой страх перед величием едва живого, «избитого до полусмерти» Дионисия, который даже «совершенно изнемогший» кажется им непобежденным и потому возвеличенным.

Спустя некоторое время после происшедшего на вопрос одного из иноков: «Отче, что значат эти раны? кто так жестоко избил тебя?» – преподобный ответит спокойно, словно бы ничего с ним не произошло: «Если мы и этого стерпеть не можем, то как возможем стерпеть вечные муки?»

Да, Вавилон страстей человеческих неотступно следует за преподобным Дионисием Глушицким. В этом коловращении таится замкнутый круг, нахождение в котором неизбежно, ведь оно предопределено самой доктриной существования монашества – умирая для мира, монах в то же время служит ему своей молитвой и трудами, при этом, по словам французского богослова и библеиста Луи Жана Буйе (1913–2004), «инстинктивно восставая против обманчивого примирения с веком сим».

Может быть, в этом силлогизме и следует искать объяснение столь распространенным среди отшельников Русской Фиваиды «метаниям», бесконечным поискам аскетического идеала – этот духовный перфекционизм вообще свойствен русскому человеку. Воплощенная мечта довольно быстро обрастает бытовыми подробностями (тем, что называется «человеческое»), несовместимыми с мистическими чаяниями, уходящими своими корнями в богомыслимое, все более и более заглушающими зов Пустыни.

Многочисленная братия, административные заботы и хозяйственные нужды, постоянный приток богомольцев – все это вынудило 57-летнего Дионисия принять решение об уходе из своего монастыря. Читаем в житии подвижника: «Он однажды тайно вышел из монастыря и устремился в любезную ему пустыню… где была непроходимая дебрь и болото. Здесь на берегу той же реки Глушицы, версты за четыре от монастыря, ему понравилось одно возвышенное и сухое место, называвшееся сосновцем. Устроив себе под огромною сосною малую хижину, он начал тут подвизаться в посте и молитве, в совершенном безмолвии и уединении, не забывая, впрочем, и Покровской обители, где вся братия скорбела и плакала об его удалении. Долго они не знали места его новых подвигов, так как оно было окружено болотом и почти неприступно».

В Сосновецкой местности преподобный провел последние 17 лет своей жизни. В житии Дионисия Глушицкого сказано: «За семь лет до своего преставления пр. Дионисий сам выкопал себе могилу в любимом своем Сосновце и ежедневно приходил к ней, непрестанно напоминая себе о смерти. Часто он простаивал над нею на морозе всю ночь, помышляя о том, как бы избежать страшного хлада тьмы кромешной и вкусить радости райской жизни. «Если не будет положено здесь тело мое, говорил он братии, то не останется здесь живущих, ибо пустынно и трудно место сиe. Если же здесь положено будет, то Бога ради не презрят места сего и меня, с верою живущие здесь восприимут награду от Бога, а в страшный день суда обретут себе помощницею Владычицу за труды в Ее обители».

В русском монашестве традиция собеседования с могилой (гробом) восходит к преподобному Марку Печерскому (XI–XII вв.) – черноризцу Киево-Печерской лавры, послушанием которого было копание могильных камор для умерших монахов. На Севере (в Поморье особенно) этот обряд получил распространение не только в монастырских стенах. Например, известно, что, чувствуя приближение смерти, старики в деревнях сами мастерили себе гроб (домовину), который мог довольно долго стоять в доме и даже использовался для сна, чтобы подобным образом подготовиться к христианскому отшествию в мир иной.

Отчасти подвиг преподобного Дионисия Глушицкого был отголоском бытового юродства Христа ради святого Кирилла Белозерского, который, совершая поступки, достойные «глумления и смеха», доводил до абсурда греховные поступки как монашествующих, так и мирян, приходивших в Симонов монастырь.

Оказавшись однажды в подполье своей кельи, прикрытый сверху досками, изувеченный Дионисий, оказался, по сути, в гробу, «во тьме внешней, где плач и скрежет зубовный» (Мф. 8:12). И теперь, возлегая в могилу на берегу Глушицы, преподобный буквально указывал миру на истинное место монаха-мертвеца, добровольно покинувшего «век сей». Читаем у святого Ефрема Сирина: «Да не увлекают нас мечты и мнения века сего, ничем не различны они с тенью. Многие, уснув богатыми, встали бедными; сегодня князь, а наутро скончается. Блаженны терпящие для Господа и возгнушавшиеся прелестью века сего, ибо, действительно, наследуют они постоянную славу».

В этой же могиле преподобный Дионисий и был похоронен 1 июня 1437 года.

«Он был