Просроченный долг - Йожеф Лендел

— Хорошо тут? — спросил он.

— Хорошо.

Мишка оглянулся, нет ли рядом какого пенька, чтобы присесть. Пенька не было, и тогда, вместо того чтобы сидеть на корточках, он опустился на колени, как и хозяин, и большим пальцем ткнул в сторону телеги:

— Не пошел бы уголь жечь?

— Меня посылают, — мрачно ответил чужак, — не я выбираю.

— Что, такой послушный парень?

— Понимай как угодно.

Мишка был небольшого роста старичок, а так, стоя на коленях, выглядел совсем гномом, с пожелтевшей седой бородкой, с небесно-голубыми глазами. Он не рассердился на ответ, ведь он и сам любил подначить.

— Как посмотрю, ты и впрямь настоящий сторож. На хорошего человека волком глядишь. А если вор, небось, деру дашь.

— Может. Или огонька предложу.

— Дело нехитрое.

— Нехитрое.

— Это, — и он снова кивнул в сторону телеги, — требует иной сноровки, это тебе не сторожить.

— Иной.

— Ты мог бы жечь уголь? Что скажешь?

— Ну, если нужно, мог бы.

— Хочешь сказать, уже жег уголь?

— Только видал, — насмешливо ответил чужой.

— Видеть — не то что уметь. Я спрашиваю, мог бы ты уголь жечь?

— Плохо мог бы. Но мог бы поучиться у того, кто в этом понимает. Это твое ремесло?

— Если так посмотреть, что каждую весну я здесь углежогом, тогда ремесло. А может, я такой же углежог, как плотник. Дом у меня теплый и, выходит, хороший. А окна кривые. Мне сгодится, а народ смеется, — весело сказал он.

Теперь чужак смотрел на него дружелюбно, и на это старик заговорил без обиняков.

— Что скажешь, если спрошу: пошел бы жечь со мной уголь?

— Если пошлют, скажу: ладно.

— Тогда готовься, завтра, как назад поеду, посажу тебя на телегу и заберу. Конечно, если тебе охота.

— Охоты особой нет. Но лучше… словом… жечь уголь — это хорошо. Ты, что же, здесь хозяин, который решает?

— Слава богу, нет. Но это устроить не трудно. Жечь уголь — это тебе не перышком по бумаге чирикать. Для этого блата не нужно. Перо — оно такое: где подмигнет, а где убежит. А лопата, пила, топор — все как девка, что не против, чтобы ее покрепче обняли, — не убегут. Хоть спать с собой положи. Словом, назначаю тебя углежогом! Двое нас будет, то есть я буду начальник, а ты работяга. Мой теперешний напарник, может, магарыч поставит, если его сделают сторожем вместо тебя. Он из тех, кто за всё берется, лишь бы не работать и поспать всласть.

— Где ты начальником, не поспишь?

— Как сказать. Небось, знаешь, что уголь и ночью горит?

— Что-что, а это даже мне известно.

— То-то и оно. А мой горе-помощничек… такого старика я еще не видывал. Право слово, ему только в сторожа! Так спит, что воры и самого могут погрузить на телегу. Это бы ладно. Да он и тогда не шевелится, когда не спит. А ведь всего-то — пару лопат земли подбросить на кучу, где огонь пробился, и снова ложись. Но он не ложится, потому как и не встает.

— Знаешь что, — раздраженно сказал чужак, — не бери меня жечь уголь.

— Погоди, ты сперва послушай! Да не начальник я, просто думал, ты понимаешь шутки. Ведь ночью я буду следить, ты можешь спать. Только чтобы потом утром я мог бы поспать спокойно. На этом поладим?

— Сказал уже, что сам никуда не пойду. Пошлют — и дело с концом.

— Да ладно. Ты послушай! Ночью я. Утром до полудня ты. Днем запряжем лошадь, вместе привезем дров.

Чужак пожал плечами.

— Под вечер вскроем кучу. Прохладно, и видать лучше, если где-о еще тлеет. Под новые кучи я зажигаю в понедельник. Ну, как?

Чужак молчал.

— Попробуем. Не сойдемся характером — в сторожа всегда успеешь. У углежога и заработок больше.

— Не возражаю.

Мишка прищурился. Он встал с колен и опять присел на корточки, наклонив голову, отчего его пожелтевшая от табака и дыма борода встала торчком.

— Пилить любишь? — начал он выспрашивать. Незнакомец ворошил веткой костер.

— Ну? Пилить любишь?

— Нет!

— Тогда поладим! — засмеялся Мишка. — Я ведь тоже не люблю. Еще как не люблю… Черт бы меня побрал, если я люблю работать. Но за всю жизнь я еще и двух дней кряду не отдыхал. Вот так. Трудись, да смотри не надсадись, — пропел он. Чужак кивнул и улыбнулся.

— По рукам, — поставил точку старик.

Он снова вытащил из кармана гимнастерки бумажки и, сидя на корточках, с трудом засунул руку в карман штанов. Снова закурили.

— Семья у тебя есть?

Чужак будто не слышал.

— Ну, где-то, где дом твой, стало быть. Сын? Дочь? Жена? Чужак смотрел в землю перед собой немигающим взглядом. Будто хотел проникнуть в огненную толщу земли.

— Ну ладно. Не хочу я у тебя выпытывать. И без слов понятно. — Он почесал узловатыми пальцами бороду. Думал, как бы перевести разговор. — Одно скажи, брат, — спросил он, немного помедлив, — только это я хочу узнать, но сей же момент! Ты как, вообще-то, сварливый?

На лице чужака промелькнуло подобие улыбки.

— Каждый думает, что это другой ворчит попусту.

— Правда. Чистая правда! Спроси мою бабу: «Что за человек Мишка?» Ну, я, значит. Так она с три короба наплетет: «Лодырь». Еще: «Деньги пропивает». «Сладу с ним нет». А ведь в доме только ее и слышно. Скрипит чисто тупая пила. А я помалкиваю. Этим ее дразню. А если уж с меня хватит — сразу на боковую. Стяну сапоги, повернусь к стене и задаю храповицкого. Это моя пила. Когда в избе сплю. Потому что зимой, стало быть, я сплю в стойле, зимой я при лошадях.

— И то неплохо.

— Самое милое дело. Лучше всего — быть при лошадях. И пользы больше всего. Лошадь под рукой — дрова, корм всегда, когда требуется, подвезешь. А уж слава про тебя какая идет. «До чего же работящий этот Мишка!» Мама родная. «Работает от зари до зари» То-то и оно!.. Конечно, с лошадью — забота. Кормить, поить нужно вовремя. С этим у меня строго. Но скрести? Лоск наводить? Это пусть тот, кто запрягает. Сделает — хорошо, не сделает — и так ладно. Лошади у нас что твоя попона. Хлопни рукой — пыль столбом. Так не хлопай. И не бей! Правда?

— Уж не знаю.

— Глянь-ка на эту лошадь, — он обернулся к спокойно стоявшей лошади, — эту лошадь у меня не бьют. Если рассержусь, крою по матери. Хорошая лошадь и это понимает, если хозяин хороший.

Чужак кивнул. Нравился ему этот словоохотливый мужичок, да и рад он был тому,