Максим Литвинов. От подпольщика до наркома - Вадим Викторович Эрлихман

написал Ленину записку: «Владимир Ильич, Воровский занемог и ехать не может… Вместо него поедет Красин, изъявивший на это свое полное согласие. Выезжаем завтра в 7 ч. вечера. Я счел нужным включить в мандат полномочие на подписание договора. Пусть знают, что у нас были серьезные намерения. Ваш М. Литвинов»[219].

Переговоры в Пскове шли трудно: «Давала себя чувствовать нерешительность и несамостоятельность эстонского правительства, находившегося в сильной зависимости от Англии, а также недоверчивое отношение к нашим мирным предложениям»[220]. Тогда Литвинов, не дожидаясь подписания договора, предложил начать с практических мер – обменять пленных красноармейцев и эстонских коммунистов на арестованных в России жителей республики. Этого добились быстро, а потом такие же соглашения были подписаны с приехавшими в Псков делегациями Латвии и Литвы. Во многом благодаря этим переговорам эстонцы не приняли участия в начавшемся 10 октября новом наступлении белых на Петроград, заставившем советскую делегацию прервать переговоры и вернуться в столицу.

Лорд Керзон 7 ноября согласился, наконец, провести переговоры об обмене пленными в Копенгагене. Английским представителем предстояло стать депутату парламента от лейбористов Джеймсу О’Грейди[221], а советским был назначен Литвинов. Советское руководство планировало использовать эту встречу для налаживания отношений, и Чичерин подробно обсудил со своим подчиненным круг вопросов, которые могут быть затронуты. В обсуждение включился и Ленин, которому нарком еще 26 сентября прислал вопросы по поводу предстоящей встречи. Был среди них и такой: «Можно ли использовать намечавшуюся поездку М.М. Литвинова в нейтральную страну для переговоров с английскими представителями по вопросу обмена военнопленных, с тем чтобы одновременно Литвинов «муссировал» бы вопрос о мире?»[222] Ленин очень заинтересовался этой перспективой и 13 ноября, в канун отъезда Литвинова, вызвал его к себе (что делал очень нечасто). Он велел по приезде в Копенгаген разослать во все иностранные посольства сообщение, что

Мандат СНК, выданный Литвинову для поездки в Данию. 13 ноября 1919 г. (Из открытых источников)

Советская Россия хочет мира. После этого Литвинову вручили два подписанных вождем мандата на проведение переговоров с любыми странами об установлении мирных отношений и обмене военнопленными. Еще один мандат – на ведение торговых переговоров со Скандинавскими странами – ему передал Красин.

З. Шейнис рассказывает об этой затянувшейся почти на год поездке Литвинова весьма подробно и художественно – явно со слов Розалии Зарецкой, которая и в этот раз сопровождала шефа. До Тарту с ними ехал эстонский большевик Август Умблия – секретарь партийной ячейки Наркоминдела, один из первых советских дипкурьеров. Поскольку Зарецкая была беспартийной, он накануне отъезда потребовал заменить ее коммунисткой Дизой Милановой[223], с которой участвовал в попытке революции в Таллине. Литвинов отказался (что наводит на мысль об их с Зарецкой служебном романе), спор дошел до Ленина, который попросил решить вопрос члена Политбюро Льва Каменева. Тот принял соломоново решение – отправить в поездку обеих сотрудниц.

Перед отъездом Литвинов вызвал их к себе и приказал надеть в дорогу широкие платья с воланами. На недоуменные вопросы в своей обычной манере пробурчал: «Так надо». Когда женщины явились к нему в платьях (видимо, реквизированных у буржуек), он выставил перед ними блюдо с бриллиантами: «Зашьете это в воланы. Денег у нас нет, а пленных выручать надо. За эти камешки из царской казны мы получим наших людей». Так сказано у Шейниса, но глупо думать, что советский посланник собирался отвешивать за пленных по камешку британскому депутату. Бриллианты были нужны для обеспечения нужд делегации (денег у нее и правда не было), но главным образом для той самой торговли, которую ему поручили. В России с ее остановившейся промышленностью не было ничего, поставки из-за границы требовались ей как воздух, и платить за них можно было только «натурой» – в данном случае бриллиантами. А прятать камни надо было потому, что никто не знал, будут ли посланцы Москвы пользоваться дипломатическим иммунитетом.

Эстония еще воевала с Россией, и через границу их перевезли в военном фургоне с окнами, замазанными краской. В Тарту Умблия покинул товарищей и отправился обратно, а приехавший по просьбе англичан представитель эстонского МИДа повез гостей дальше в Таллин. Там Литвинов несколько дней вел переговоры о мире с только что назначенным министром Адо Бирком. «Каждую минуту можно было ожидать провокаций со стороны белогвардейцев, которыми кишела эстонская столица», – драматизирует Шейнис, но тут же упоминает, что посланник и его спутницы спокойно гуляли по городу, осматривая достопримечательности. Впрочем, Миланова, которую здесь многие могли узнать, носила шляпку с вуалью, да и в страну въехала по чужим документам. Наконец делегация поднялась на борт британского крейсера и после трех дней в штормовом Балтийском море прибыла 21 ноября в датскую столицу.

Далее Шейнис со слов Зарецкой описывает, как советские представители с трудом нашли отель, готовый принять у себя «красных», как за ними по пятам ходили шпики – будто бы целых семеро, – как в отель пытались ворваться «хулиганствующие белогвардейцы». Хорошо, что члены компартии (которой вообще-то в Дании еще не было) «установили круглосуточное дежурство, взяли на себя охрану жизни и неприкосновенности группы Литвинова». Впрочем, многие датчане относились к приезжим с симпатией – прежде всего это были члены недавно образованной Социалистической рабочей партии Дании. Один из них, знаменитый писатель Мартин Андерсен-Нексе, несколько часов прождал Литвинова в фойе гостиницы, а когда не дождался, написал ему письмо: «Хочу от своего имени и от имени революционных датских рабочих выразить глубокое восхищение тем, что Вы и товарищи в России совершили для всех нас… Затем я хочу предоставить свои творческие труды в распоряжение Советской России. Мне это доставит большую радость, если Советская Россия, которую я люблю, как свою подлинную родину, в своей замечательной деятельности для всего человечества сможет воспользоваться и моими работами»[224]. Литвинов ответил на письмо и вскоре встретился с писателем; заманчиво предположить, что он тут же отвесил ему на нужды партии пригоршню бриллиантов, но нет – финансирование датских товарищей началось, согласно правилам Коминтерна, только через год, когда СРПД переименовалась в компартию.

В первые дни пребывания в Копенгагене Литвинов по ленинскому указанию разослал в посольства мирные предложения, а его спутницы ежедневно составляли для шефа обзор скандинавских газет – языки они знали, а Миланова вообще происходила из шведской семьи. Вскоре прибыл О’Грейди, и 25 ноября начались переговоры. Ирландец считался знатоком России, которую посетил после Февральской революции. К большевикам он относился не слишком враждебно, но ничего не решал самостоятельно – к нему был