Допинг. Запрещенные страницы - Григорий Михайлович Родченков

(две шальные, T/E < 2, а одна — Ли, девятка)». Но как мог оказаться в сборной СССР по лёгкой атлетике кореец Ли с инъекциями тестостерона? Корейца, конечно, не было, но Ли был — так мы на корейский манер шифровали фамилию Сергея Литвинова, ставшего в Сеуле олимпийским чемпионом в метании молота.

Во время Игр корейская лаборатория нашла станозолол у Бена Джонсона; ямайский канадец вернул золотую медаль, его мировой рекорд был аннулирован. Скандал был невероятный, и замять его не удалось, хотя канадская делегация старалась. В тяжёлой атлетике вся болгарская команда снялась с соревнований из-за положительных проб на диуретики, они применяли фуросемид для сгонки веса.

Олимпийские игры в Сеуле были замечательные. Сколько прошло времени, но две битвы я помню как вчера. Это победа советской сборной в эстафете 4×400 метров с мировым рекордом, не побитым до сих пор. Ольга Брызгина, до этого выигравшая золото в беге на 400 метров, на последнем этапе удержала лидерство в исторической битве с Флоренс Гриффит-Джойнер; у Фло-Джо уже были три золотые медали, а бег на 200 метров она выиграла с невероятным мировым рекордом — 21.34, причём в финишных клетках не упиралась, просто добегала. Вторая битва — это финальный матч в женском гандболе, СССР — Южная Корея. Никто не думал, что сборная СССР проиграет, у нас поражений не было десять лет, однако кореянки бились до конца. Как и все бегуны, я индивидуалист и не люблю командные виды спорта, но тут было что-то не от мира сего, как первый звоночек, что СССР, непобедимая «Красная машина», скоро развалится. Точнее, второй звоночек, а первый, очень пронзительный, прозвучал ещё в июне, когда Штеффи Граф за полчаса всухую обыграла лучшую советскую теннисистку Наташу Звереву в финале открытого чемпионата Франции — 6:0 и 6:0!

В метании диска Юрий Думчев был четвёртым! Мне было очень жаль, что он остался без олимпийский медали. Корейская лаборатория Сиднокарб не определяла, но идти на риск никто в нашей сборной тогда не решился!

Вот и всё… Олимпийские игры закончились, прибор мы выключили, из хроматографа вынули колонку — и внутрь положили Библии, штук десять экземпляров как раз поместились. На обратном пути сильно штормило, и я понял, что такое морская болезнь. Вот и Владивосток, в госпитале ТОФ наши ящики стоят, как их оставили, мы упаковали в них приборы и лабораторную утварь, затем Юрий и Наталья улетели чартерами, как белые люди, а я остался сторожить ящики и ждать вылета, всё тяжёлое и громоздкое возвращали в Москву на военных самолётах.

Сеульская эпопея закончилась! Девятого октября 1988 года, охраняя ящики с нашими приборами и ожидая вылета в Москву, я написал в дневнике: «Какое дело, что там — эпоха! прошла на моих глазах и с моим участием. Только тут, глядя в глаза людям, это осознаёшь».

Никогда ни до, ни после я не летал на военном самолёте. Сидишь на жёстком и холодном металлическом стуле, моторы гудят, никакой звукоизоляции, как в большом сарае из листового железа или в заводском цехе, заснуть невозможно. Зачем-то приземлились в Красноярске, на военном аэродроме в чистом поле, нутро самолёта открыли настежь, а там на солнце минус пять! Вещей тёплых не было, я сразу замёрз в летнем спортивном костюме, но принесли горячей еды в бидонах, лётчики развели спирт, мне налили в кружку больше половины, какая же гадость, но согревает очень хорошо. Прилетели в Москву, сгрузили ящики, привезли в родную лабораторию — и как же я давно тут не был, одичал совсем.

Но уже на следующей неделе мы полетели в Дрезден, в допинговую лабораторию ГДР, для обмена опытом. Сама лаборатория находилась в Крайше, небольшом лесном городке, где директор доктор Клаус Клаусницер хорошо нас принимал и кормил как на убой в местных ресторанчиках. Там отпраздновали моё 30-летие. Основной специалист лаборатории, Иоахим Гроссе, был не очень открытым парнем, но кое-что нам показал. Уже тогда в ГДР для точного количественного определения тестостерона использовали его дейтерированный стандарт. Но мы тогда об этом могли только мечтать, да и потом ещё мечтали лет двадцать.

5.13 Перестройка на марше. — Безвинные жертвы допингового контроля

Перестройка, всё меняется — и нас впервые посетили корреспонденты, они были из газеты «Известия», и сразу, на следующий день, наши фотографии были напечатаны. Затем стали приходить какие-то занудные тётки с блокнотами, сидели часами в кабинете у Семёнова и что-то выспрашивали. Наступило время перестройки и гласности, все хотели живых новостей из первых рук или уст — после того как Бен Джонсон в Сеуле попался на станозололе, тема допинга сразу стала модной. Виталия Семёнова это раздражало, и однажды, дав какое-то интервью, он выскочил злой и красный, как рак. «Вот что за дуры такие, откуда только берутся, — завёлся Виталий, — ничего не понимают, однако собираются писать про проблемы допингового контроля! Я целый час им говорю одно, они мне другое, глупости несусветные вбили себе в голову и ничего не слушают, что бы я ни говорил! Допинг вредит здоровью и разрушает лёгкую атлетику, — произнёс Семёнов нараспев, имитируя голос и манеры корреспондентки. — Да с чего они это взяли, это ваш колхозный футбол всё разрушает и всему вредит. Все спортивные базы и стадионы захватили, все средства на футбол ушли, как в бездонную бочку. Футболисты пьют и курят, играют в карты по ночам, по второму разряду пробежать не могут, нарядились, как попугаи, и гордо ходят, воображая себя великими спортсменами».

И снова новости, да ещё какие! Оказывается, в Сеуле было подписано соглашение о сотрудничестве между Олимпийскими комитетами СССР и США о проведении совместного внесоревновательного тестирования спортсменов, создали двустороннюю комиссию и скоро к нам приедет американская делегация! Делегация приехала, заседания проходили в той же гостинице ЦК КПСС, от США прибыли Дон Кетлин, директор олимпийской лаборатории Лос-Анджелеса, его сотрудница доктор Каролина Хаттон и доктор Вейд Эксам, начальник медицинского отдела Олимпийского комитета США. С советской стороны были Василий Громыко, Виталий Семёнов и Сергей Португалов, заменивший Сергея Некрутова. Португалов хорошо говорил по-английски и переводил, хотя курил не меньше Некрутова. Кетлин тоже покуривал Marlboro, но на виду никогда этого не делал.

Что обсуждала комиссия и что решила, мы так и не узнали. Семёнов озабоченно молчал, но в последний день нашу лабораторию посетил Дон Кетлин, и мы с ним проговорили три часа! У Кетлина был переносной компьютер Zenith, тогда я первый раз увидел лэптоп, тяжёлый и