Господа офицеры. Записки военного летчика [сборник] - Петр Федорович Ляпидевский

– Справедлив, да не совсем! – снова вставил свое слово Максим.

Отец упал на стул…

* * *

На каникулах, после сдачи зачетов за второй курс технологического института, у Максима началась новая фаза жизни – целая поэма, героиней которой была Ляля Зиминская.

Началась она в день приезда Максима.

Он поздоровался с отцом и побежал через сад к Ляле. С легкостью вытренированного гимнаста Максим сделал великолепный прыжок в окно, очутился в комнате Ляли и, изумленный, остановился.

За туалетным столом, полуоборотом к нему, сидела не гимназистка в коричневой форме Мариинской гимназии – белой пелерине и в нарукавниках, как он привык ее видеть раньше, а вполне сформировавшаяся девушка в открытом платье, с двумя необычайно красивыми и тяжелыми косами.

Несколько секунд они рассматривали друг друга.

– Ляля!

– Макс!

Как и раньше, они бросились друг другу навстречу, но что-то останавливало их. Максим взглянул в глаза Ляли и поразился перемене. Руки сами собой опустились.

«Какая она стала красавица, – думал Максим, следя за выражением ее глаз. – Как она изменилась за полгода. Если бы в наше время жил Грез, он не отрываясь писал бы ее головку. О, это был бы шедевр!»

– Ляля… ты… вы…

Она посмотрела на него и сказала:

– Какой вы большой, Макс.

– Вчера на станции ходил к парикмахеру бриться, – сказал Максим и подумал: «Какое идиотское начало! Что же сказать ей?»

Но слов не было. Хотелось подойти к Ляле, крепко-крепко обнять ее, встать на колени, выбежать на улицу и закричать на весь город: «Господа, я люблю Лялю!» – но не мог ни подойти к ней, ни обнять ее, ни встать на колени.

Наконец он справился с собой.

– Ляля, я не понимаю, что происходит со мной. В первый раз я в таком беспомощном состоянии. Я хотел и должен так много сказать вам, так много накопилось у меня на душе, я так страдал за эту зиму, не видя вас… Но сейчас я не могу собраться с мыслями. Вечером я жду вас в беседке. Вы придете?

– Да, обязательно. Слышите – отец вас ищет. Бегите скорее!

– Так – вечером?

– Хорошо. Мне тоже необходимо много вам сказать.

Максим выпрыгнул в сад, постоял некоторое время и опять полез в окно.

– Ляля, идите сюда. Я еще раз хочу взглянуть на вас. Ближе, ближе… Дайте ваши руки.

Теплая волна прошла по телу Максима и ударила в голову. Комната покачнулась… Ляля с закрытыми глазами припала к нему, губы их встретились, и они замерли, охваченные какой-то властной силой, которой впервые подчинились и Максим, и Ляля.

– Ты любишь меня?

– Люблю. Я покажу тебе тетрадь… Писала о тебе… Потом я скажу тебе все, а сейчас беги, пока никто не вошел сюда и тебя не нашел здесь отец.

Ляля напрасно беспокоилась: появившийся из-за кустов черемухи отец Максима увидел в окне свое детище, ахнул и, насколько позволяла ему астма, проворно юркнул обратно в кусты.

* * *

Вечером в беседке Ляля расплакалась.

– Я писала тебе, что Самсон Галиани подружился с моим отцом. Причина очевидная: Самсон довольно часто и прозрачно проговаривался мне о «нашем» будущем гнездышке. Отец мой в восторге… Я люблю тебя, Максим, я знаю, что и ты любишь меня, но… что я могу сделать против отца?! Это свыше моих сил. Я тебя люблю, но сам знаешь – я другому отдана… Ты молчишь, Макс? Скажи же что-нибудь…

– Ляля, ты не любишь его, этого?..

– Конечно, нет. Я люблю тебя…

– И все же ты будешь его женой?

– Воля отца!..

– Это что – домостроевщина? Я не хочу считаться с капризом деспота. Ты будешь сначала моей женой. Слышишь, Ляля?

– Макс!..

Опять все закачалось и закружилось: беседка, деревья, земля, небо. Рассудок уступил место чувству. Хаос мыслей, ощущений, переживаний. Сладостно-жуткий вихрь…

Максима обуял ужас.

– Боже мой, Ляля, что мы делаем? Твой отец и Самсон могут подумать, что я хотел отомстить таким низким способом. Нет, нет! С Самсоном я расквитаюсь честно… Прощай!..

Он выбежал из беседки, пробежал аллею и в своей комнате наткнулся на отца:

– В любви единственная победа – бегство. Так, кажется, сказал Наполеон?

– Я не понимаю тебя…

– Эх, Максим, неужели ты не знаешь, что нельзя бороться с сильным, имеющим титул и золото?

– Отец, господин прокурор, буквоед вы мертвого закона! Запомните, что сильнее титула и золота – совесть. Понимаете ли вы это? Вы, представитель слепой Фемиды?!

– Не понимаю.

– А я вас не понимаю.

Отец развел руками.

* * *

В период тяжелых боев под Сморгонью в армейский авиационный отряд, где служил прапорщик Себастьянов, прибыл вновь прикомандированный летчик, корнет князь Галиани.

Представившись командиру отряда, Самсон направился в палатку Максима.

– Разрешите войти?

– Пожалуйста.

– Честь имею… – начал корнет и оборвался.

Слышал он, что Максим в прошлом году кончил авиационную школу и уехал на фронт, но никак не ожидал, что он будет командирован в тот именно отряд, в котором находился и Себастьянов.

– Вы ошеломлены, ваше сиятельство, тем, что, по воле рока, мы в третий раз сталкиваемся… и на этот раз даже под одной кровлей? От судьбы не уйдешь. Ну, протягивайте вашу лапу. Вот так! Будем работать вместе. Командир у нас очень суровый, но зато храбр до сумасшествия. Нам тоже придется подтянуться, чтобы лицом в грязь не ударить. На то, что было между нами (к слову сказать, здорово напакостили вы мне), – поставим крест! Сейчас – не время. Хотите, угощу вас кофе или коньяком?

– Максим… простите… господин прапорщик, вы серьезно забыли все и говорите от чистого сердца?

Господин прапорщик взял корнета за талию, вывел его из палатки и, повернув лицом к западу, указал рукой на горизонт.

– Видите эти облака от шрапнельных снарядов? Слышите этот гул? Как вы думаете: можно ли говорить о личных неприятностях, когда вон там мучаются и умирают десятки, сотни, тысячи, миллионы людей? Смешно говорить о своем «я» – абсолютный математический нуль. Поняли? Шагайте-ка сейчас в соседнюю палатку и познакомьтесь с наблюдателем, штабс-капитаном Предтеченским. Незаменимый боевой офицер и не менее незаменимый собутыльник.

Самсон отправился к Предтеченскому.

Максим вошел в свою палатку и до боли сжал кулаки. Ах, как хотелось ему выхватить наган и пуля за пулей разрядить его в ненавистного Самсона!

Он вспомнил последний момент с Лялей перед отъездом на фронт, когда она, вся в слезах, целовала его в полуобморочном состоянии. Ее глаза и слезы!..

Максим взял со стола подшлемник, разорвал его пополам, потом на четыре части, на восемь, швырнул лоскутья на землю и начал топтать сапогами.

О, он так же разорвал бы