Александр Синегуб - Защита Зимнего Дворца

"Нет, слепые и обманутые!" – ответил я, не оборачиваясь.

– "Ты жив?"

"Глупый вопрос!" – "Ну чего злишься? – Ты знаешь, какие у меня нервы", – беря за руку, вкрадчиво говорил Бакланов.

"Ну, ладно. Горбатого могила исправит, господин присяжный поверенный. Ну, ну, хорошо, я не буду. Скажи, как ты сюда попал? Я тебя и не заметил", – прочитав следы отчаяния на как-то сильно осунувшемся лице поручика, заговорил я, уже значительно смягчаясь.

– "Потом. Тяжело вспоминать! Били… Погоны сорвали… А теперь расстреляют", – плаксиво закончил поручик.

Я молчал.

– "Начальник Школы убит", – вдруг произнес он.

"Царствие Небесное!" – и я перекрестился.

"Вот и прекрасно, если расстреляют, скорее увидимся с ним, через несколько мгновений", – нe выдавая ни одним мускулом ощущения этого горя, так грубо мне преподнесенного злым поручиком, подумал я.

Бакланов понял и отошел.

Через минуту другой голос приветствовал меня.

Оборачиваюсь – прапорщик Одинцов младший. Я, искренне обрадованный, бросился к нему.

Между тем офицеры составили листы с фамилиями по группам.

Разгуливая с Одинцовым, мы подошли и, случайно остановившись около группы из Генерального Штаба, услышали восторги по адресу Смольного:

– "Они без нас, конечно, не могут обойтись!" – "Нет, там видно головы, что знают вещам цену", – говорил один, вызывая осклабливание у других.

– "Да, это не Керенского отношение к делу!"… – глубокомысленно подхватил другой.

– "Ха-ха-ха… Этот сейчас мечется, как белка в колесв. От одного антраша переходит к другому – перед казаками, которых также лишат невинности, как и ударниц", – грубо сострил третий.

– "Господин поручик, вы живы? Как хорошо, что я заглянул сюда!" – выростая предо мною, говорил юнкер N., член Совета нашей Школы.

"Здравствуйте. А что вы здесь делаете?" – справился я.

– "Я из Смольного, куда eздил от Комитета Спасения и Городской Думы с ходатайством скорейшего освобождения юнкеров. И вот получил бумажку – приказание – выпустить и направить в Школу. Идемте со мной. Я вас выведу. Еще есть кто-нибудь из гг. офицеров?" – говорил, поражая меня, юнкер N.

Через пять минут я подошел к уже выстроившимся юнкерам для возвращения домой в Школу. Встреча была теплая, но крайне грустная – мы не досчитывались многих товарищей.

Под свист из окон казарм мы произвели перестроение и пошли, соблюдая ногу и должный порядок. На повозке ехали побитые и Бакланов. Впереди и сзади шел караул от Павловского полка, очень пригодившийся на мосту чрез Фонтанку у цирка Чинизелли, где уличные хулиганы начали швырять каменьями в юнкеров, виновных лишь тем, что обладали чистыми душами и сердцами.

Прийдя, наконец, в Школу и поблагодарив юнкеров за проявленную дисциплину духа, я распустил их из строя и пошел здороваться с полковником Киткиным, вышедшим встречать нас на подъезд.

С милой улыбкой на своих сочных губах, помощник Начальника Школы теперь, потирая руки, восхищался своею дальновидностью:

– "Я говорил, что ничего не выйдет, кроме позора. Ну, теперь убедились! Так уж не жалуйтесь, что пришлось много тяжелого перенести. Сами виноваты – нечего соваться туда, где ничего не потеряли. Ну, а теперь пойдемте, выпьем водченки!" – предложил он, заканчивая свои милые излияния. Но я отказался от этой чести, сославшись на головную боль.

Зато через несколько минут я беседовал с Борисом, а затем с явившимся капитаном Галиевским, грустным от общей боли, от человеческой подлости и глупости.

– "… Я бесконечно счастлив, что моя рота юнкеров так стойко и мужественно вела себя, что по сдаче Дворца даже эти господа оставили у нас оружие и беспрепятственно пропустили с баррикад прямо идти в Школу", – тихо, с гордостью, говорил капитан.

"Да, да", – соглашались мы. Большинство юнкеров прекрасно зарекомендовало себя. Тяжело будет, если не удастся их довести до производства в офицеры. В таких на фронте только и нуждаются, – и тихая беседа нас переносила то к далекому готовящемуся к зимовке фронту, то к переживаемым явлением политической жизни Родины, в которую вкропился и такой день, как вчерашний.

"Да – делали мы выводы, много было странного за эти часы, вчерашнего дня и сегодняшней ночи… Да! Защищать положение, сопровождая его требованиями не открывать огня. Оригинально… и подлежит выяснению, в чем зарыта "собака"…

Ну да, Бог видит правду, и хоть не скоро ее скажет, но все же скажет…

Доживем ли?.." "Ну, пора и по домам", – наконец решили мы, и расстались.

А еще через три часа я пил шампанское за здоровье брата, оказавшегося тоже на свободе, и начал строить планы мести офицерам Генерального и Главного Штабов, за издевательство над нами, – вызывая своими планами смех у прелестной хозяйки дома.

И вот, этими своими, воспоминаниями, я отдаю на суд истории, для нахождения истины и для воздаяния каждому по делам его, лицедеев дня 25 октября 1917 года.

И делаю я это в память погибших и пострадавших юнкеров, гг. офицеров и героинь-ударниц! Да простят мне то, что я еще жив, мои славные, честные, боевые друзья!..

Архив Русской революции. Том IV. Берлин, 1921.

М.: "Терра": Политиздат, 1991.