Повелитель камней. Роман о великом архитекторе Алексее Щусеве - Наталья Владимировна Романова-Сегень

стала замечать, что он ко мне неравнодушен, – заиграла глазками Мария Викентьевна, когда муж дошел до истории их знакомства. – Играет, а сам то и дело поглядывает в мою сторону. А однажды так лихо наврал про Моцарта!

– Про Моцарта? Обожаю Моцарта! – воскликнула жена Молотова.

– Расскажите про Моцарта, – попросила жена Сталина. Щусев подумал: смешно, что у русских Молотова и Ворошилова жены еврейки, а у еврея Кагановича – русская.

– Да эти, которые со мной все спорили, – вздохнул Щусев, – однажды говорят: «Гитарка это, конечно, хорошо, но почему-то у Моцарта нет ни одного концерта для гитары с оркестром». А я тут же возьми да и соври: «Он как раз собирался, но не успел. Да-да! От него даже наброски остались. Смерть украла у мира первый концерт для гитары с оркестром Моцарта! И, между прочим, это уже общеизвестный факт, – продолжал я врать. – Многое люди слышат впервые, а потом это становится общеизвестным фактом. О том, что Шлиман раскопал Трою, тоже поначалу не верили, а потом приняли, и стало общеизвестным фактом». Тут меня осек один из моих противников, Каховский: «Сами вы, юноша, общеизвестный факт! Придумали же! Первый концерт Моцарта для гитары с оркестром. Самому не смешно? Интересно, для какой? Испанской шестиструнной? Или, может, для русской семиструнной? Макаровской».

– А я потом долго искала доказательств, что Моцарт начинал концерт для гитары с оркестром, – сказала Мария Викентьевна. – Но оказалось – выдумка. А Алексея в этой музыкальной среде прозвали общеизвестным фактом: «О, общеизвестный факт пожаловал, милости просим. Какие еще там у вас общеизвестные факты выплыли?» А мой брат Миша тогда хорошо им ответил: «Смейтесь, смейтесь! Увидите, когда-нибудь Алексей Щусев и впрямь станет общеизвестным фактом». И мне эти его слова вонзились в сознание. Наверное, тогда я тоже влюбилась в Алексея. Как только он появлялся у нас в доме, несла ему гитару: «Спойте, Алексей! Сыграйте и спойте».

– А он и впрямь хорошо играет на гитаре? – спросила Надежда Сергеевна.

– Божественно! – горячо ответила Мария Викентьевна.

– Глядишь, чтобы еще больше понравиться ей, я и впрямь бы послушался Мишу, поступил в консерваторию… Но нет, живопись и архитектура манили больше, чем музыка. Ее я приберегал себе на всю жизнь для отдохновений и развлечений.

– Вот здорово! – захлопала в ладоши жена Сталина. – В нашем кругу, мы называем его «ближний круг», многие прекрасно поют и играют на разных музыкальных инструментах. Обязательно вас послушаем. Так-так, и как же дальше развивался ваш роман?

– С провалами, – призналась Мария Викентьевна.

– То есть как?!

– Иногда он пропадал и долго не появлялся.

– Да, случалось. Страсть к искусству отвлекала.

Однажды в Кишинев приехала выставка передвижников, и Щусев дни напролет проводил среди художников, подолгу общался с пейзажистами Георгием Хрусловым и Фомой Райляном. Они объясняли ему, как справиться со светотенью, когда она не поддается. А спокойный Фома Родионович направлял его на архитектора: «Вы, юноша, линии кладете безукоризненно, будто механизм. Вам, пожалуй, больше на архитектора надобно метить. Как только окончите гимназию, сразу подавайте прошение на архитектурное отделение».

– Вот тогда-то я надолго и пропал, вращался среди передвижников.

– Все мужчины такие! – воскликнула жена Кагановича. – То: «Ах, я люблю тебя, ты для меня все!» А то: «Извини, дорогая, дела!»

– А потом он и вовсе уехал поступать в свой Ах, – с горечью вспомнила Мария Викентьевна. – Получил аттестат зрелости, отправил в Петербург все документы и, не дожидаясь ответа, купил билет на поезд до Киева и уехал. Перед отъездом все же пришел к нам попрощаться. Помню, художник Голынский чуть не плакал, крепко жал руку и пафосно бормотал: «Надеюсь успеть увидеть вас в зените славы. А то, что вы любимчик славы, написано у вас на челе». Я тоже хотела что-то такое же сказать, но молчала. И он тоже молчал.

– Почему вы молчали? – строго спросила Надежда Сергеевна.

– Да… – задумчиво ответил Щусев. – Милая Машенька так жалобно на меня смотрела, что мне так и хотелось сказать ей: «Ждите меня. Через три года нам можно будет повенчаться, и я приеду за вами», – но так и не решился. Вдруг, пока меня не будет, она влюбится в кого-то другого, а будет скована обещанием… Так ничего и не сказал.

Автобиография А.В. Щусева

1940-е

[РГАСПИ. Ф. 17. Оп. 100. Д. 142721. Л. 4–21]

– Но он пылко прижал к губам мою руку и целых полминуты не отпускал. В этом выразились все его чувства, и я не могла не понять.

– К тому же студентам ведь запрещалось жениться, и до окончания мной академии нам предстояло ждать и ждать, – добавил Щусев. – И она оставалась свободной, я не связал ее узами клятв и заверений.

– Боже, как романтично! – воскликнула жена Сталина.

– Вполне дореволюционная романтика, – фыркнула жена Молотова. – Наша революционная романтика кружила мне голову куда сильнее, чем все эти истории по типу Андрея Болконского с Наташей Ростовой.

Щусев ожидал, что застолье продолжится, но Сталин неожиданно все оборвал. Он встал, вытерся салфеткой и произнес:

– Ну что же, товарищи, у нас еще впереди празднование тринадцатой годовщины Великой Октябрьской революции. Тогда и повеселимся. А сейчас нас ждут дела.

И все как-то уныло свернулось, все стали расходиться.

– Ну, ничего, – сказала на прощание Надежда Сергеевна. – Мы еще посидим, побеседуем, споем, а вы сыграете.

Грустные и растерянные Щусевы вернулись домой. Хотели было продолжить веселье в тесном домашнем кругу, но как-то не задалось.

Ночью Алексей Викторович долго не мог уснуть. Воспоминания юности растормошили его. Перед глазами вставали картинки из студенческой жизни…

Глава седьмая

Ах

Кишинев – Бендеры – Раздельная – Бирзула – Вапнярка – Каменец-Подольск – Жмеринка – Казатин – Фастов и…

Ах, Киев!

Подъезжая к тебе на поезде, смотришь во все глаза, как разворачивается величественная картина твоих холмов и сверкает золотой купол Софийского собора. Но перебежал поезд речку Лыбедь, и вот уже вокзал, башенки и зубчики в духе староанглийской готики, словно небольшая крепость, восстановленная после пожара 1877 года, но замершая в ожидании сноса или комплексной перестройки.

Приехав утром, на вечер того же дня Алексей сумел купить билет на Москву и за день успел прогуляться по городу. Зарисовал угрюмые развалины Золотых ворот, при том что горячим поклонником руин себя не считал. Счастье, что Софийский собор оказался в хорошем состоянии, можно с большим удовольствием его нарисовать, но жаль, что не сохранился он в том первозданном величественном византийском виде, в каком создали его