Повесть о Верещагине - Константин Иванович Коничев

нужно. Художнику они ни к чему. Искусство не признает субординации. Позвольте быть мне у вас на службе просто художником, разрешите носить гражданскую одежду, не брить бороду и свободно заниматься живописью. Как художник я постараюсь сделать все, что в моих силах.

Кауфман строго из-под седых бровей взглянул на художника, пошевелил губами и не сразу ответил:

— Что ж, быть по-вашему. Дисциплиной я вас не свяжу. Но формальности ради будете числиться прапорщиком. Оклад, довольствие — всё по табелю. Разъезды по краю — бесплатные. Удовлетворены?

— Вполне, ваше превосходительство!

— Хорошо. Вот и договорились. Впрочем, еще спрошу вас: как вы, молодой человек, представляете роль России в этой кампании, то есть в присоединении того края, куда и вы согласны отправиться?

— Постараюсь ответить, — собираясь с мыслями, сказал Верещагин. — Я думаю так, что Туркестан нуждается ныне в сильном покровителе, иначе он будет бесконечно истекать кровью от междоусобиц и подвергаться разбойным нападениям из Персии и Афганистана. Англия, захватив Индию, может посягнуть и на беззащитный Туркестан.

— Верно! — согласился Кауфман. — Правильно рассуждаете, но это не всё. Продолжайте…

— Да, не всё, ваше превосходительство, — утвердительно заметил Верещагин. — Есть еще другие причины и основания, оправдывающие миссию России в Туркестане. После отмены крепостного права Россия встала на новый державный путь. Хлопок Туркестана пойдет в Россию, русские товары пойдут в Туркестан. В присоединенном к России крае появится своя промышленность. Не будет розни и резни между народностями Средней Азии, не будет работорговли, бескультурья и бесправия. Я представляю Россию не только в роли заботливого пестуна, заинтересованного в оживлении и всяческом укреплении вновь присоединенных окраин. Исследования, проведенные Семеновым Тян-Шанским в Средней Азии, свидетельствуют о том, что Россия поможет развитию Туркестана. В этом не должно быть сомнений.

— Верно и это, — подтвердил Кауфман. — Только не забывайте, что Туркестан для нас — война. Маленькая, но война. Мы с горстью русских храбрецов заняли Ташкент, заняли Кокандское ханство, но эмир Бухарский не унимается, собирает своих головорезов для внезапного нападения на русские войска, расположенные в Средней Азии. Будем воевать. Мы должны опередить Англию.

Кауфман поднялся с места, через стол протянул Верещагину руку в знак того, что аудиенция окончена, и сказал еще вслед:

— Я возлагаю на вас надежды. Запасайтесь всем необходимым и в путь-дорогу!..

Прошло полтора месяца после приема у Кауфмана. Василий Васильевич с группой офицеров проехал через Москву в Поволжье, оттуда через Оренбургские степи продолжал путь в Ташкент. Путешествие по железной дороге до Оренбурга было непродолжительным. В вагоне — тесно, жарко, пыльно и душно. Верещагину больше нравилась езда на перекладных в тарантасе, когда можно остановиться в пути, полюбоваться на бескрайние просторы матушки России, на уходящий до самого горизонта тракт, на поля золотистой ржи и пшеницы, на цветущие луга; когда можно задержаться в попутной станице или деревушке, зайти в любую избу, а лихой ямщик, получив кроме прогонных еще и чаевые, подает дорожный саквояж с выпивкой и закуской. В дороге дышится легко, а ночью на свежем сене, покрытом подстилкой, охватывает крепкий и спокойный сон. В Оренбурге Верещагин переночевал в Европейской гостинице. (Как и в каждом губернском городе, здесь была в известной мере комфортабельная гостиница, с обязательным наименованием «Европейская»). Рано утром он услышал под окном своего номера скрип тележных колес, людские выкрики, ржание лошадей и рев верблюдов. Весь этот шум, происходивший на обширном дворе гостиницы.

Встречи с туземцами и невиданной, вдохновляющей красоты пейзажи нередко заставляли художника останавливаться и делать зарисовки. Остались позади многочисленные кишлаки узбеков, река Арыс и уездный город Чимкент. Перед Ташкентом вся местность тонула в зелени. На окраине города — раскинутые солдатские походные палатки, составленные в козла ружья. На длинном шесте посреди военного лагеря развевался от ветра трехцветный флаг российской империи. Верещагин взглянул из-под широкой шляпы на лагерь, на солдат, по очереди коловших штыками камышовое чучело и ползавших по-пластунски, и, не задерживаясь, проехал под каменной аркой. Перед ним во всей своей красоте раскинулся Ташкент…

Всю осень и теплую ташкентскую зиму Верещагин изучал быт, нравы и обычаи жителей Ташкента. В ту пору еще существовали в Ташкенте невольничьи караван-сарай, где по сходной цене наряду с ишаком и верблюдом можно было купить человека. Зарисовки работорговцев появлялись в альбомах художника; снова, как и на Кавказе, накапливались рисунки, наброски и намечались композиция будущих картин. Не ограничиваясь скупыми карандашными зарисовками в городе и окрестностях, художник писал этюды красками. Его натурщиками были простые люди, нищие — дуваны, одурманенные опиумом, киргизские кочевники-охотники. В одном селении, по пути к городу Ходженту, Верещагин узнал, что в районе Самарканда предполагаются в скором времени боевые схватки с войсками эмира Бухарского. Быть очевидцем взятия Самарканда ему не удалось. Он опоздал на сутки. Генерал-губернатор Кауфман, оставив в городе гарнизон из пятисот человек под командой полковника Назарова, сам с главными силами русских войск отправился преследовать непокорных бухарцев.

Самарканд с его архитектурными памятниками удивил и очаровал Верещагина. Он не пожалел о том, что не пришлось ему увидеть здесь кровопролитных зрелищ. В сопровождении казака-денщика, вооруженный увесистым револьвером, Верещагин отправился осматривать столицу легендарного Тимура. Он долго стоял на возвышенности Ташкентской дороги и любовался открывшейся величественной панорамой города с многокрасочными мечетями и минаретами, кривыми тупиками, застроенными глинобитными домами с плоскими крышами и навесами. В центре города — площадь Регистана. К ней ведут улицы Самарканда. Главная из них, между площадью и мавзолеем Биби-ханум, — наиболее оживленная, с множеством лавок, мастерских, с хаузами-водохранилищами и с шумными чайханами. Испытывая сильнейшую жажду от невыносимой азиатской жары, к которой Верещагин не мог сразу привыкнуть, он зашел в чайхану напиться вдоволь зеленого чаю. Узбеки с удивлением наблюдали за тем, как одну за другой он опустошал объемистые пиалы. Они даже прервали на время свои политические споры, и дервиш, воспользовавшись этим, начал проповедь, хотя в чайхане не было желающих слушать надоевшие нравоучения из Корана.

Ароматный дым кальяна и обильная доза выпитого крепкого чая опьяняюще подействовали на Верещагина. Он вышел на улицу, где спешили куда-то женщины, унося детей и незавидный домашний