Письма В. Досталу, В. Арсланову, М. Михайлову. 1959–1983 - Михаил Александрович Лифшиц

хуже. По содержанию – не худо, изложение местами тоже достаточно гладко. Но в следующий раз – ещё усилие, ещё раз прописывайте, устраняя всякие неразжёванные куски, которые не лезут в рот.

Я постараюсь как-нибудь поладить с Вашей рукописью, а Вас прошу только дополнить её в двух, кажется, местах, где Вы в цитатах ставите /…/. Я принципиальный враг этих вошедших в обычай усечений приводимого текста, создающих впечатление «препарирования» его. Если почему-либо текст не лезет – прервите его кавычками и соедините <нрзб.> две цитаты своими словами.

Хорошо было бы в двух-трёх местах подтвердить для читателя приверженность этих господ-товарищей к авангардизму примером их вкуса (кроме Кафки, что достаточно ясно).

А в целом – спасибо за работу, статья очень уместная. Я постараюсь прибавить две-три фразы на тему de te fabula narratur334. Привет Ане. О дальнейших делах сообщу после 19–20.IV Ваш Мих. Лифшиц.

30 июня 1978 г

Дорогой Витя!

Дубов335 уже начал принимать дела и выразил желание – если Вы будете в Москве – встретиться с Вами. У него семь ставок, а кандидатов пока никаких, так что с этой точки зрения шансы есть.

Я Вам желаю всего наилучшего в сей бренной жизни. Привет Ане. У нас болезни – больше ничего достойного замечания.

Мих. Лифшиц

Письма Мих. Лифшица М. Михайлову. 1973-1983

Михайлов (Пичужкин) Михаил Григорьевич (1922–1991) родился в Иркутской области в семье чекиста (отца расстреляли в 1941 г.). С 16 лет стал жить самостоятельно. Ушёл добровольцем на фронт, но в декабре 1941 г. был арестован как «сын врага народа». В лагере объявил голодовку и добился отправки на фронт. В 1947 г. демобилизовался. Работал в качестве л итсотрудника, внештатного корреспондента, по договорам с различными областными и столичными газетами и журналами. Член Союза журналистов СССР (1960). С 1974 г. был лишён возможности печататься. Вынужденно переехал в Ульяновск. Работал в котельной Ульяновской областной больницы до перевода на инвалидность в связи с фронтовыми ранениями.

О знакомстве с Мих. Лифшицем рассказывают короткие воспоминания, написанные Михаилом Григорьевичем после смерти Лифшица по просьбе Л.Я. Рейнгардт, вдовы Михаила Александровича. Приводим эти воспоминания в качестве вступления к письмам.

В настоящем издании публикуются все сохранившиеся письма Лифшица Михайлову (31). Письма находятся в Архиве Дома Русского Зарубежья им. А.И. Солженицына и в Архиве РАН.

К публикации письма были подготовлены А.П. Ботвиным. Также он оказал помощь при подготовке примечаний и составлении биографической справки о М.Г. Михайлове.

Воспоминания М.Г. Михайлова о М.А. Лифшице

В начале октября 1983 года, возвращаясь через Москву домой, я, созвонившись с Лидией Яковлевной, зашёл к ней. Вся атмосфера вещей в квартире и состояние самой Лидии Яковлевны говорили, что новая жизнь – жизнь без Михаила Александровича – здесь ещё не началась. Не было уже жизни с ним, но ещё не было и жизни без него336.

Лидия Яковлевна говорила тихо, будто опасаясь разбудить спящего больного. Она поила меня чаем и рассказывала об обстоятельствах смерти, провела в другую комнату, где на маленьком столике сняла белое покрывало, и я увидел маску, гипсовую маску. Почему-то эта голова мне показалась меньше действительной головы покойного. И уж совсем несвойственное ему, каким я его знал, – едва уловимый штришок обиды в уголках губ. А потом она провела меня в первую комнату и обратила внимание на то, чего я сам, увлёкшись чаем, не заметил: со стены, из портретной рамы смотрел на меня сплошным, яростным излучением молодости, лукавства, доброты и света живой Михаил Александрович, каким я его видел и знал. Я не мог оторваться от этого портрета, от этого свидания с живым в его лучшую минуту.

Оторвавшись, наконец, от портрета, отвернувшись от него, я опять упёрся взглядом в картины на противоположной стене. Меня и при первой встрече с М.А. удивило присутствие этих портретов и пейзажей на стене в квартире философа, но – «я люблю Вас за то, что Вы не задаёте вопросов», – говорил мне один писатель. Не задал тогда я вопроса и о картинах. А сейчас почему-то не мог не задать.

– Что это за картины, почему они здесь?

– Это работы Михаила Александровича.

Портрет молодого Твардовского, Маршака, портрет автора «Дикой собаки Динго»337 и пейзажи.

Расспросив о моих делах, Л.Я., прощаясь со мной, отдала мне «на память» добротные валенки М.А. и так и не успевшую «побыть в деле», новую «спецодежду живописца» – чёрную куртку.

Да, существенным моментом нашей встречи была просьба Лидии Яковлевны сделать ей копии писем Мих. Ал. ко мне и написать свои воспоминания о нём338.

Как свела меня судьба с ним?

Э.В. Ильенков, прочитав мою рукопись, сказал, что мне надо прочесть недавно вышедшую книгу Лифшица «Маркс об искусстве и общественном идеале»339 и тогда, после прочтения, познакомиться с ним.

Я уехал к себе в Орёл, раздобыл книгу и ушёл в неё, буквально ушёл. Читал страшно медленно и потому довольно долго для этой не очень большой книги. Прочитав, написал ему письмо – не меньше 10 страниц. В ответ получил празднично-остроумное письмо на двух страницах, приглашавшее меня навестить автора. Письмо не сохранилось[40], сейчас помню лишь некоторые фразы: о необходимости напряжённой работы по осмыслению действительности в её связи со всей культурой человечества, «чтобы всегда быть в состоянии готовности номер один». Я писал в первом письме, что читал книгу очень медленно, но зато продвинулся от своего первобытного состояния далеко вперёд, но что этого завоевания мне не удержать: жизнь давит в противоположном направлении, и я боюсь, что под её давлением не устою, «упаду назад». Он отвечал: «если Вы действительно продвинулись вперёд, то опасности упасть назад не существует. Судя по горячности Вашей головы, боюсь, как бы Вы не упали вперёд».

Я засел за статью «Социалистов великая ересь» (заглавие взято из Маяковского: «днесь сбывается небывалою былью социалистов великая ересь»340) и внутренне стал готовиться к встрече как к вступлению в новую жизнь, как к началу новой её страницы.

Недели через две – открытка от М.А. – ещё раз приглашает приехать. Не помню, ответил ли я, но выехать раньше окончания статьи не мог.

В Москву я поехал на неделю. Свидание было неприятным для меня. Прежде всего, тем, что М.А. принимал меня не один, а вместе с сорокалетним сыном своим от первого брака341. А во-вторых, – мне пришлось рассказать свою биографию, так сказать, подробно перечислить её факты – занятие для меня всегда тягостнейшее (из-за того, что биография моя – сплошная цепь тягостнейших фактов и результатов). Тягостное и какое-то (как мне показалось) кошмарно-отрезвляющее впечатление она произвела и на моих слушателей.

– Вы умудрились прожить жизнь, ничего не сделав для себя, – сказал М.А. после довольно долгого «всеобщего молчания».

Он забрал у меня рукопись и обещал возвратить через три дня (в