Инкарнационный реализм Достоевского. В поисках Христа в Карамазовых - Пол Контино

в отличие от князя Мышкина, он может определить время, когда требуются решительные действия, и предпринять их. Рассказчик отмечает, что он «был даже больше, чем кто-нибудь, реалистом» [Достоевский 1972–1990, 14: 24], и мы убеждаемся в этом, наблюдая, как он завершает одно дело, чтобы приступить к другому. До начала действия романа под влиянием острого интуитивного стремления он объявил своим благодетелям — своей «случайной семье»[178] — о намерении покинуть их и вернуться к нерадивому отцу. Нельзя сказать, что он полностью уверен в правильности принятого решения: ему хочется посетить могилу матери, но при этом он осознает неопределенность своего будущего: «Всего вероятнее, что он тогда и сам не знал и не смог бы ни за что объяснить: что именно такое как бы поднялось вдруг из его души и неотразимо повлекло его на какую-то новую, неведомую, но неизбежную уже дорогу» [Достоевский 1972–1990, 14: 21]. Пожив немного дома, он внезапно объявляет Федору, что «хочет поступить в монастырь» [Достоевский 1972–1990, 14: 22]. Здесь рассказчик признает, что по ходу романа Алеша должен будет повзрослеть; поэтому, несмотря на его страстное стремление служить «правде» — а рассудительность всегда побуждает искать истину, — его желание «пожертвовать» своей жизнью окажется необдуманным:

Скажут, может быть, что Алеша был туп, неразвит, не кончил курса и проч. Что он не кончил курса, это была правда, но сказать, что он был туп или глуп, было бы большою несправедливостью. Просто повторю, что сказал уже выше: вступил он на эту дорогу потому только, что в то время она одна поразила его и представила ему разом весь идеал исхода рвавшейся из мрака к свету души его. Прибавьте, что он был юноша отчасти уже нашего последнего времени, то есть честный по природе своей, требующий правды, ищущий ее и верующий в нее, а уверовав, требующий немедленного участия в ней всею силой души своей, требующий скорого подвига, с непременным желанием хотя бы всем пожертвовать для этого подвига, даже жизнью. Хотя, к несчастию, не понимают эти юноши, что жертва жизнию есть, может быть, самая легчайшая изо всех жертв во множестве таких случаев и что пожертвовать, например, из своей кипучей юностью жизни пять-шесть лет на трудное, тяжелое учение, на науку, хотя бы для того только, чтобы удесятерить в себе силы для служения той же правде и тому же подвигу, который излюбил и который предложил себе совершить, — такая жертва сплошь да рядом для многих из них почти совсем не по силам. Алеша избрал лишь противоположную всем дорогу, но с тою же жаждой скорого подвига [Достоевский 1972–1990, 14: 25].

Рассказчик подчеркивает, что монастырь служит для Алеши «убежищем от действительности»: если он «ударился на монастырскую дорогу, то потому только, что в то время она <…> представила ему, так сказать, идеал исхода рвавшейся из мрака мирской злобы к свету любви души его» [Достоевский 1972–1990, 14: 17]. Однако «мирская злоба» проникает и в монастырские пределы, в чем Алеша убедится на примерах разрушительного визита его родственников, показного и исполненного зависти аскетизма отца Ферапонта, действий «угрюмых» [Достоевский 1972–1990, 14: 152] и непоследовательных монахов, а также собственного бунта после того, как его любимый старец подвергся посмертному бесчестию. Алеша еще не готов к медленному, тяжкому труду, которого требует деятельная любовь. Он жаждет «немедленного участия» и «скорого подвига» [Достоевский 1972–1990, 14: 24][179]. Не замечает он и того, что святость проявляется и в других, кроме Зосимы. Старец «стоит пред ним единицей» [Достоевский 1972–1990, 14: 29], и он отождествляет святость исключительно с ним и, возможно, с некоторой долей субъективизма, радуется этому: «…он <…> верил в духовную силу своего учителя, и слава его была как бы собственным его торжеством» [Достоевский 1972–1990, 14: 29].

К концу трех долгих дней Алеша переживет собственный триумф, постепенно приступая к исполнению своего «великого послушания» [Достоевский 1972–1990, 14: 71] в качестве «в миру <…> инока» [Достоевский 1972–1990, 14: 259], на которое его благословил Зосима. Он учится лучше оказывать помощь другим, страдающим от бремени свободы и надрыва, на который обрекли себя по собственной воле. Он проявляет готовность упорно преодолевать накапливающиеся, часто неожиданные трудности повседневной жизни и боль, вызванную собственными ошибками.

Первый день Алеши: гнетущая атмосфера в миру

В первый день, проведенный «в миру», Алешу чуть ли не ошеломляет «мирская злоба», которой кажется переполненным этот мир. Поручение Зосимы вызывает у него печаль: ему «чрезвычайно хотелось остаться» в монастыре. «Давно уже Алеша не испытывал такой тоски» [Достоевский 1972–1990, 14: 72]. Его страдания углубляются, когда он получает от Катерины просьбу поскорее зайти к ней [Достоевский 1972–1990, 14: 50]. Несмотря на смутную «боязнь женщины» [Достоевский 1972–1990, 14: 94], он не позволяет нерешительности парализовать себя, ибо «с ним этого не случалось» [Достоевский 1972–1990, 14: 93]. Здесь проявляется не только решительность Алеши, но и то, как в романе последовательно изображается проявление тайного в обыденном:

Но брат Дмитрий жил далеко и наверно теперь тоже не дома. Постояв с минуту на месте, он решился наконец окончательно. Перекрестив себя привычным и спешным крестом и сейчас же чему-то улыбнувшись, он твердо направился к своей страшной даме. <…> …он и решился сократить путь, пройдя задами, а все эти ходы он знал в городке как пять пальцев. Задами значило почти без дорог, вдоль пустынных заборов, перелезая иногда даже через чужие плетни, минуя чужие дворы, где, впрочем, всякий-то его знал и все с ним здоровались. Таким путем он мог выйти на Большую улицу вдвое ближе [Достоевский 1972–1990, 14: 94–95].

Прежде чем принять трудное решение, Алеша молится. Привычно осеняя себя крестом в знак подписи под принятым решением, он демонстрирует желание следовать примеру Христа. Он принимает решение и проявляет практическую мудрость в действиях: время поджимает, поэтому он срезает путь к дому Катерины.

Между тем фронезис предполагает готовность к неожиданностям и к пересмотру планов. Пробираясь через сад, Алеша сталкивается с Митей, который выпивает в беседке и жаждет поговорить. У Алеши свои планы, и он проявляет нетерпение. Однако Митя просит выслушать его: «Слушай, Алеша, слушай, брат. Теперь я намерен уже всё говорить. Ибо хоть кому-нибудь надо же сказать» [Достоевский 1972–1990, 14: 97]. Первая реакция Алеши на просьбу Мити свидетельствует о его уважении к завершенности, к «границам»; он принял решение и хочет выполнить его: «Я исполню, но скажи, что такое, и скажи поскорей» [Достоевский 1972–1990, 14: 97]. Однако когда он понимает, насколько сильно