Зорге и другие. Японские тайны архивных дел - Александр Евгеньевич Куланов

Глава седьмая

«Сны» Владимира Константинова

Во сне будто серые волки

Безмолвно в лицо мне вцепились.

А может, то была явь? Не знаю…

Ямамото Таро[49]

В июле 1960 года в истории отечественного японоведения произошло исключительно редкое событие. Рядовой научный сотрудник Института востоковедения Академии наук СССР Владимир Михайлович Константинов, находящийся к тому же в предпенсионном возрасте, выйдя на защиту кандидатской диссертации, перевыполнил задачу. За перевод японской рукописи XVIII века «Оросиякоку суймудан» («Сны о России») учёный совет института в качестве исключения присвоил Константинову степень не кандидата, а доктора исторических наук. Аналогичных случаев в истории советской науки имелось немного. Работу Владимира Михайловича с полной уверенностью можно назвать уникальной. Судьба же удачливого соискателя, его биография, похожая на целый калейдоскоп снов – цветных, чёрно-белых, жутких кошмаров с финалом в виде счастливого пробуждения, одновременно не только необычна, но и показательно типична для людей поколения, образования и профессии Константинова.

Почти Штирлиц

Начало начал Владимира Константинова, его «предбиография», напоминает аналогичный отрезок судьбы Степана Зарубина с той только разницей, что жизненный путь Степана Федотовича и даже его облик и манеры казались предопределёнными его «матросско-крестьянским» происхождением, а Владимир Михайлович по той же самой причине запомнился неизменно обходительными манерами и врождённой интеллигентностью, если не аристократизмом. При этом оба они – дети революции.

Владимир Михайлович Константинов родился 1 августа 1903 года в семье учителя и будущего японоведа, профессора Восточного отделения историко-филологического, гуманитарного факультета иркутского Восточно-Сибирского университета Михаила Михайловича Константинова и его супруги Иулитты Николаевны. Как многие гуманитарии, преподаватели – учителя той эпохи, Михаил Константинов разделял взгляды социалистов и в конце концов примкнул к РСДРП. Этому не помешала семейная легенда, в соответствии с которой его дед, бывший когда-то эвенкийским шаманом, но ставший профессором Санкт-Петербургского университета (!), женился на представительнице ветвистого, знатного и богатейшего рода Строгановых, после чего семья вновь оказалась в Восточной Сибири. Отец Владимира родился в 1882 году, окончил в Иркутске учительскую семинарию, а затем – восточный факультет в том же Петербурге, где изучал, помимо прочего, японский язык86.

В начале ХХ века увлечение Михаила Константинова социалистическими идеями привело его к меньшевикам. Через два года после революции 1905 года он получил восемь лет каторги с последующей вечной ссылкой в Якутскую область87 (по другим данным, в Иркутскую губернию88). После февраля 1917 года, когда власть в стране сменилась, Михаил Михайлович приехал в Иркутск, где вошёл в местную организацию партии меньшевиков и возглавил редакции газет «Голос социал-демократии» и «Единение».

Как тут не вспомнить Штирлица? Всеволод Владимиров – будущий штандартенфюрер, как мы помним, тоже был сыном интеллигента-меньшевика, жившего в Забайкалье. Конечно, между реальностью и выдумкой – тысячи километров в буквальном смысле: отец Штирлица вырастил сына в Европе, а Константинов-старший, дважды женатый, растил детей в Сибири. Что, впрочем, не помешало им раскрыть способности к владению языками – талант не спрячешь, где бы он ни рос. Говорили, что дети в семье Константиновых сразу учились общаться на трёх языках – русском, английском и японском. Весьма полезные навыки, если вспомнить об иностранной интервенции в Сибири и на Дальнем Востоке, которая пришлась как раз на годы юности Владимира. После её окончания его отец возглавлял редакционно-издательский отдел Дальневосточного секретариата Коминтерна, а с 1925 года получил место декана дальневосточного факультета Московского института востоковедения имени Н. Н. Нариманова.

Сын же в 1920 году, пройдя курс Иркутского коммерческого училища, поступил на Восточное отделение Восточно-Сибирского университета, а заодно окончил музыкальное училище по классу скрипки. Какое-то время служил в армии буферной Дальневосточной Республики, но о его службе известно немного. В одном из воспоминаний о нём приводится такая цитата из архивного документа: «Был добровольцем в отряде I Иркутского Коминструкторского полка, оперировавшего против белобандитов в Балаганском уезде Иркутской губернии в марте и апреле 1921 года»89.

Как и в случае с Зарубиным, происхождение и заслуги – и личные, и семейные – должны были поспособствовать карьере сына – советской и партийной. Сначала всё так вроде бы и складывалось. В 1921–1922 годах Владимир Константинов трудился в ответственной должности губпартинструктора орготдела Иркутского губкома, потом отправился на учёбу. Но, в отличие от своего не менее талантливого будущего коллеги, Константинов на «японоведческую службу» был не призван, а пошёл сам. По некоторым данным, он ещё успел поучиться в Московском механико-электротехническом институте, а уже оттуда перевёлся в Московский институт востоковедения90. Другие источники указывают, что, отправившись в столицу, Владимир выбирал не между иероглификой и механикой, а между музыкой и иероглификой. В любом случае таинственные «закорючки» победили. Поступать в консерваторию Владимир не стал и оказался в рядах студентов-японистов91. В этот период в институте работал Роман Николаевич Ким – чекист и японовед. Неизвестно, преподавал ли он Константинову, но потом они дружили до самой смерти Романа Николаевича.

В 1924 году Владимир женился на своей однокурснице Елене Александровне Зыковой.

Окончив дипломатический факультет в 1927 году, Владимир сразу уехал в Японию, отношения с которой в то время развивались быстро и, как тогда казалось, с хорошими перспективами – в полном соответствии со стратегией Чичерина. Страну посещали советские писатели и поэты, только что вышла книга Бориса Пильняка «Корни японского солнца» с уникальными примечаниями-глоссами Кима. В Токио представителем ВОКС работал «первый профессиональный японовед Советского Союза» Евгений Спальвин, которого упоминал в своём историческом письме Иван Майский. Будущее для образованного и амбициозного япониста со скрипкой виделось интересным и заманчивым, как цветные грёзы.

В Токио супруги Константиновы работали вместе, став из однокурсников коллегами. Редкий случай – с началом дипломатической карьеры референт-переводчик Владимир Константинов не прекратил учёбы. Не самосовершенствование, не занятия с репетиторами, как Зарубин, а учёбу совершенно официальную: Константинов поступил в один из престижнейших японских вузов – университет Васэда, который окончил со специализацией по истории Японии и старояпонским вариантам языка. Это удивительно тем более, что в посольстве, а вернее, в полпредстве – полномочном представительстве Союза ССР в Японии, Константинов очень скоро – в ноябре 1927 года был «призван в особом порядке» в Рабоче-крестьянскую Красную армию (РККА)92. Особый порядок относился и к службе – Владимир Михайлович был назначен секретарём советского военного атташе в Японии.

7 мая 1938 года арестованный бывший глава советской военной разведки Ян Карлович Берзин «показывал» на допросе:

«КОНСТАНТИНОВ (имя и отчество не помню) бывший сотрудник Разведупра, востоковед-японист[50]. На работу в Разведупр поступил ещё во время работы в полпредстве в Японии, куда он, насколько мне известно, был командирован для стажировки по языку после окончания Института восточных языков в Ленинграде. На работу в качестве переводчика-япониста его в Токио взял к себе