Америка выходит на мировую арену. Воспоминания президента - Теодор Рузвельт

судьи. В результате, пока еще каждая нация должна полагаться на себя для своей собственной защиты.

Ужасные бедствия, обрушившиеся на Китай, исключительно потому, что у него не было сил для самообороны, должны сделать непростительным для любого разумного американского гражданина претендовать на патриотические цели и в то же время не настаивать на том, что Соединенные Штаты должны сохранять способность, если необходимо, отстаивать свои права сильной рукой.

Глупо и преступно со стороны нации не поддерживать свой флот, не укреплять свои жизненно важные стратегические пункты и не обеспечивать достаточную армию для своих нужд. С другой стороны, для нации нечестиво не проявлять ни справедливости, ни вежливости, ни уважения, когда имеешь дело с любой другой державой, большой или маленькой.

Что касается внутренней политики, президентство – это могущественная должность, поэтому власть президента может быть использована им для обеспечения повторного назначения, особенно если президент пользуется поддержкой определенных крупных политических и финансовых кругов. Именно по этой причине, и только по этой причине, здравый принцип сохранения на своем посту должностного лица, пока он готов служить, не применим к президентству. Поэтому американский народ мудро установил обычай, запрещающий кому-либо занимать этот пост более двух сроков подряд.

В качестве барьера предосторожности против более чем двух сроков подряд этот обычай воплощает в себе ценный принцип. Однако, предоставив такое доказательство моего собственного уважения к этому принципу, я считаю своим долгом добавить к нему комментарий. Я считаю, что хорошо иметь обычай такого рода, но было бы очень неразумно окончательно закреплять его в Конституционном запрете. Обычно нежелательно, чтобы человек оставался на посту президента двенадцать лет подряд; но, безусловно, американский народ способен позаботиться о себе сам и не нуждается в необратимом указе о самоотречении. Народ не должен связывать себя обязательствами никогда не предпринимать действий, которые при некоторых вполне мыслимых обстоятельствах могут быть в его интересах. Было бы неблагоразумной политикой полностью отстранить от высшего поста человека, который, занимая его, продемонстрировал высочайшую способность использовать свои полномочия с максимальной эффективностью для общества.

Если бы, например, в конце второго срока правления такого человека, как Линкольн, произошел кризис, какой произошел в конце его первого срока, было бы настоящим бедствием, если бы американскому народу запретили продолжать пользоваться услугами человека, которого они знали, а не просто догадывались, что может помочь им пережить кризис.

Традиция недопущения третьего срока не имеет никакой ценности, за исключением того, когда она применяется к третьему сроку подряд. Хотя хорошо сохранить это как обычай, было бы признаком слабости и неразумия для американского народа воплощать это в конституционное положение, которое не может принести народу пользы, а в каком-то конкретном случае может нанести реальный вред.

«Большая дубинка» для трестов

Одним из жизненно важных вопросов, с которым мне пришлось иметь дело как президенту, было отношение нации к крупным корпорациям. Люди, которые понимают и практикуют глубокую философию, лежащую в основе американской политической мысли линкольновской школы, обязательно придерживаются веры в сильное и эффективное национальное правительство и джефферсоновской веры в народ как высшую власть.

Но за столетие, прошедшее с тех пор, как Джефферсон стал президентом, все изменилось. В нашей стране буйствовал индивидуалистический материализм, при котором полная свобода личности – та древняя вольность, которую президент Вильсон назвал позже «новой» свободой, – на практике обернулась свободой сильных причинять зло слабым. Полное отсутствие государственного контроля привело к значительному росту в финансовом и промышленном мире корпораций. Ни в одной другой стране мира не было нажито такого огромного состояния. Ни в одной другой стране мира не было такой власти, которой обладали люди, сколотившие такие состояния; и эти люди почти всегда работали через и с помощью гигантских корпораций, которые они контролировали.

Мощь могущественных промышленных властителей страны росла гигантскими темпами, в то время как методы контроля над ними или пресечение злоупотреблений через правительство оставались архаичными и, следовательно, практически бессильными. Суды, что вполне естественно, но, к большому сожалению и к серьезному ущербу для народа и их собственного положения, в течение четверти века своими противоречивыми решениями, которые, однако, в своей сумме были враждебны интересам народа, сделали как нацию, так и отдельные штаты практически бессильными, чтобы справиться с большими бизнес-комбинациями.

Иногда они запрещали нации вмешиваться, потому что такое вмешательство нарушало права штатов; иногда они запрещали штатам вмешиваться (и часто они поступали мудро в этом), потому что это нарушало бы права нации; но всегда или почти всегда их действия это было негативное действие, направленное против интересов народа.

Они выносили эти решения иногда как сторонники прав собственности против прав человека, особенно усердствуя в обеспечении прав тех самых людей, которые были наиболее сильны, чтобы позаботиться о себе; а иногда во имя свободы, во имя так называемой «новой свободы», в действительности это старая «свобода», которая обеспечила власть имущим свободу охотиться на бедных и беспомощных.

Одной из главных проблем был тот факт, что люди, которые видели зло и пытались его исправить, пытались работать двумя совершенно разными способами, и подавляющее большинство из них таким образом, который не обещал реального улучшения. Они пытались поддержать индивидуализм, который уже оказался бесполезным и вредным; исправить еще большим индивидуализмом деятельность корпораций, которая была неизбежным результатом уже существующего индивидуализма. Они видели зло, причиненное крупными корпорациями, и стремились исправить это, уничтожив их и отбросив страну до экономического уровня середины девятнадцатого века.

Это была безнадежная попытка, и те, кто пошел на это, хотя и считали себя радикальными прогрессистами, на самом деле представляли собой форму сельского торизма. Они смешали монополии с объединениями крупного бизнеса, и в попытке запретить обе одинаково, вместо того, чтобы, где это было возможно, запретить одно и строго контролировать другое, они преуспели просто в предотвращении любого эффективного контроля над любым из них.

С другой стороны, нельзя было ни признать, что корпорации и объединения стали незаменимыми в деловом мире, что было бы глупо пытаться запретить их, но также глупо оставлять их без тщательного контроля. Доктрины старых экономистов, сторонников неограниченной конкуренции, неограниченного индивидуализма, в реальном положении дел были ложными и вредными. Теперь правительство должно было вмешаться, чтобы защитить труд, подчинить крупные корпорации общественному благу и обуздать хитрость и мошенничество точно так же, как столетия назад оно вмешивалось, чтобы обуздать физическую силу, которая причиняет зло насилием.

Крупные реакционеры из делового мира и их союзники среди политиков и редакторов газет воспользовались этим разделением мнений, и особенно тем фактом, что большинство их оппонентов были на неверном пути; и боролись за то, чтобы ситуация